Белый морок. Голубой берег

Тем временем Прач вычистил, затампонировал и заклеил пластырем раны, осторожно перевернул раненого на бок и, положив его голову себе на колени, протер нашатырем виски. А потом как-то особенно деликатно влил ему в рот из трофейной фляжки разведенного спирта. Раненый поперхнулся, закашлялся. А потом через силу раскрыл набрякшие веки, мутным взглядом скользнул вокруг и прошептал:

— Кто вы? Где я?…

— Вот так бы сразу и начинал! — улыбнулся ему Агафон. — А то напугал нас… Думали, отчалил человек от нашего берега.

— Кто вы? — настоятельно повторил вопрос раненый, силясь подняться на локоть.

— Да успокойся, голубчик, ты в надежных руках: мы ведь партизаны…

Раненый пораженно глотнул воздух, застыл на миг.

— Неужто партизаны? О господи!.. — И неожиданно зашелся беззвучными рыданиями, как человек, который, попав в яростный водоворот, выбился из сил, потерял малейшую надежду на спасение.

Его никто не успокаивал и не уговаривал: после всех злоключений пусть человек даст волю своим чувствам!

— Слушай, Павел, — обратился Довгаль к Проскуре, который с хмурым видом молча стоял среди партизан, — наверное, нечего нам здесь время зря терять. Собирай людей, выставляй сторожевые посты и объявляй отбой. Хлопцы вон едва на ногах держатся, еще неизвестно, что ждет нас впереди.

Павло Проскура сразу понял, почему взводный спроваживает отсюда хлопцев, и приказал:

— Ну, слыхали, что сказано? Давайте-ка поскорее к подводам! Людские слезы не такая уж редкость…

Неохотно, медленно побрели партизаны в заросли.

— Пить! Ради бога, пить!.. — прохрипел раненый.

Прач поднес ему котелок со сладким травяным настоем. Тот приник потрескавшимися губами к котелку и пил долго и жадно. Сделал передышку и снова пил, пил, пока не осушил котелок до дна. А после этого заговорил с превеликим трудом. Присутствующие узнали, что перед ними сержант Иван Парменов, радист советского бомбардировщика, который по заданию командования бомбил железнодорожную станцию Коростень.

Услышав это, партизаны обрадовались. Вот так встреча! Выходит, перед ними посланец Большой земли. Выходит, не зря поговаривали крестьяне, что советские бомбардировщики недавно совершили налет на Коростенский железнодорожный узел. Эти слухи донеслись и до Змиева вала, только мало кто принимал их за чистую монету. И то сказать: где фронт, а где Коростень! Да и почему бы это, думалось, советские самолеты сосредоточили бомбовый удар на Коростень, а не на днепровские мосты в Киеве? Выходит, правду все-таки говорил народ!

— Нашему экипажу не повезло… При развороте на обратный курс мы попали в зону плотного зенитного огня. Бомбардировщик загорелся. Командир и штурман, видимо, погибли. Мне со стрелком Ярветом удалось выброситься с парашютом…

Из торопливого и путаного рассказа партизаны узнали о трагической судьбе двух советских авиаторов.

Приземлились они в районе села Бебехи, но в разных местах. Парменову, можно сказать, повезло — он опустился на болотистом лугу. Придя в себя и осмотревшись, он прежде всего свернул парашют и спрятал его в стоге сена, а потом отправился на поиски своего боевого побратима. Обследовал берег реки, луг, опушку леса, но даже следа Ярвета нигде не обнаружил. А ночь близилась к концу, и Парменову ничего не оставалось, как подыскать себе глухое укрытие и ждать вечера. Вскоре он облюбовал неприметный стожок неподалеку от речки, где и зарылся в ароматное сено.

Несмотря на усталость, уснуть не удалось. Вскоре до его слуха донеслись странные возгласы: «Иван! Эге-ей, Иван! Удод ногу сломал и зовет тебя на помощь… Слышишь, Иван?» Парменова даже в дрожь бросило: кто бы это мог его звать? А что звали именно его, не было никакого сомнения. Таких, как он, на земле русской бесчисленное множество, а вот Удодом только в их эскадрилье в шутку называли Ярвета. Кто об этом может здесь знать? Не иначе как бортмеханик в самом деле попал в беду и послал надежного человека на поиски боевого товарища, дав ему этот своеобразный пароль.

Выглянув из засады, Парменов увидел поодаль худощавого пожилого человека в надвинутой на самые глаза заношенной кепке, похожей на бабский очипок, в серой полотняной сорочке, подпоясанной ремешком, и латаных-перелатанных штанах навыпуск. Прихрамывая, дядька ходил по лугу с вилами-тройчатками на плече и все время выкрикивал: «Так слушай, Иван, Удод ждет тебя! Он нуждается в помощи! Если слышишь меня, откликнись!..»

Парменов, не долго колеблясь, откликнулся. Да и кто на его месте остался бы равнодушным к призыву боевого друга? Хромой встретил его просто, будто старого знакомого. Поприветствовал с поклоном, вручил узелок с поношенной сельской одеждой. А когда Иван натянул поверх комбинезона полотняные, окрашенные бузиновым наваром штаны и замусоленный пиджак, хромой повел его в прибрежные заросли лозняка. Вдоль берега, через кусты ольхи они вскоре добрались до сельских левад, а уже оттуда через огороды и сады — в скособоченную избушку между развесистыми берестами. Именно в ней и произошла встреча радиста со стрелком недавно подбитого бомбардировщика.