Беспокойные сердца

— Что делать, что делать? Вот она, когда пришла расплата за все игрушки! Валька, подлец… Ему-то все равно, это только, она не знает, что придумать, куда деться. Родить ребенка? Она еще с ума не сошла. Она чувствовала, что уже ненавидит ее, эту едва зародившуюся жизнь. «Оно» будет расти день ото дня, а вместе с ним будут расти и ее мучения. Нет, нет, нельзя, надо что-то делать. А как же Олесь? Он ведь не шутит. Он никогда не умел просто шутить. Зачем только замуж за него шла? Дура какая, мать послушалась, уговорили. Ох, какая же она несчастная, хоть в воду головой! В воду…

И вдруг представила себя лежащей на берегу Волги в мокром платье, страшную, распухшую… Застучали зубы от страха, она вскочила и побежала в ванную, подставила пригоршни под тугую струю воды, стала плескать на лицо, на шею…

Постепенно нервы успокаивались, мысли потекли более деловитые, практичные.

Знает или не знает Олесь? Пожалуй, знает — так странно говорил. Ну и что? Еще не доказано, а думать может все, что хочет. Только вот найти знающего человека, который бы посоветовал, что сделать, какое лекарство принять… До чего ж одной тяжело!..

В комнате уже темнело, но Зина не зажигала огня, свернувшись клубочком на диване и чувствуя себя самым несчастным существом на свете. И когда в передней раздался знакомый властный стук, возвестивший о приходе матери, она обрадовалась: вот кто подскажет, что делать!

Она включила по пути свет, открыла дверь.

— Ты чего, никак одна? — спросила Ольга Кузьминична, проходя в комнату и зорко оглядываясь.

— Одна. Олесь в библиотеку пошел, потом на турнир шахматный зайдет. Чай пить будешь? У меня варенье свежее сварено.

Зина ушла на кухню, Ольга Кузьминична уселась за стол. Ее полное, не старое еще лицо дышало сытым довольством и тщеславной гордостью, рыхлому телу было тесно в цветастом шелковом платье.

— Я смотрю, гардины ты купила новые, — обратила она внимание на окно.

— Ага. По тридцать пять рублей. Хорошие? — откликнулась Зина.

С приходом матери такое спокойствие охватило ее, настолько далекими показались все тревоги, что она даже вздрогнула и смешалась, когда мать испытующе спросила:

— А чего это у тебя глаза красные? Никак плакала? Опять со своим ссорилась? Чего не поделили?

— Да так… пустяки.

— А ты, голубушка, не увиливай. Мать я тебе или не мать? Значит, все знать должна. Из-за чего ругались?

Привычка к послушанию взяла верх. Зина неохотно выдавила:

— Из-за ребенка… Он хочет, а я нет…

— И дура. Пора иметь. Он у тебя из дома глядеть начал, ребенком привяжешь. Чего ж тут ругаться?

— Не хочу я ему уступать, — упрямо сказала Зина.

— Ты смотри, палку-то не перегни! Слушай меня, пока добром говорю.

— Ничего-то ты не знаешь, мама, — залилась слезами Зина. И сквозь горькие детские всхлипы мать разобрала ужаснувшие ее слова: — Хорошо, как на меня похож будет… А ну, как на Вальку? Олесь-то давно чужой мне…

С минуту Ольга Кузьминична сидела неподвижно, широко раскрыв глаза и часто дыша; и лишь когда до конца уразумела страшный смысл сказанного, протянула почти шепотом, перегнувшись через стол:

— Во-он что, оказывается, творится! Так-то ты мне отплатила за мои заботы? Для того я с тебя каждую пушинку снимала? Чего ж с тобой теперь делать? Избить да в перьях вывалять? Муж-то выгонит, вот помяни мое слово, выгонит! К матери придешь? Накликала матери позор на седую голову!

У Ольги Кузьминичны не было ни одного седого волоска, но она враз вообразила себя дряхлой и умирающей от горя, затравленной соседками и бессердечным зятем…

— А ну, рассказывай, как ты до такой мерзости докатилась?

И с жестоким пристрастием Ольга Кузьминична начала выспрашивать одну за другой все унизительные подробности, не оставила необысканным ни один уголок души. Когда первый приступ ярости прошел, она, как Зина и надеялась, начала размышлять, что же теперь делать.

— Да не реви! Думать только мешаешь! — оторвала она Зинины руки от лица. — Меры принимать надо.

— Олесь не велит. Говорит, узнает — уйдет от меня.

— Да откуда узнает-то? Сделаем так — комар носа не подточит.

— Боюсь я, — шепнула Зина и всхлипнула.

— А боишься — роди. Но уж если муж из дому выгонит — ко мне не приходи, на порог не пущу. Господи, и что за напасть такая? — ожесточенно вздохнула она. — Жили, как люди, а теперь ломай головушку!

— В больницу я не пойду. Олесь сразу узнает. Что тогда говорить?

— Да кто тебя в больницу гонит? Что, по знакомству не найдем?

— А вдруг неудачно? — шепнула Зина, уже сдаваясь.

— Первая ты на это пойдешь, что ли? У других сходило, ничего. Для чего тебе позориться-то, глупая? — вкрадчиво заговорила мать, притягивая к себе Зину. — Ты еще молодая такая, красивая, жизнь у тебя впереди. Да и Александра пожалей, как ему чужого ребенка воспитывать? Не хватит у него таких сил.

Она долго еще уговаривала, грозила, бранила, пока Зина не согласилась. В душе она давно приняла решение, но ей надо было увериться, что другого выхода нет.

Ольга Кузьминична ушла перед самым приходом Тернового. Зина еще прибирала на столе, когда он вошел.