Бесы

По чрезвычайному дождю грязь по здешним улицам нестерпимая, — доложил Алексей Егорович, в виде отдаленной попытки в последний раз от­клонить барина от путешествия. Но барин, развернув зонтик, молча вышел в темный, как погреб, отсырелый и мокрый старый сад. Ветер шумел и качал вершинами полуобнаженных деревьев, узенькие песочные дорожки были топ­ки и скользки. Алексей Егорович шел как был, во фраке и без шляпы, освещая путь шага на три вперед фонариком.

Не заметно ли будет? — спросил вдруг Николай Всеволодович.

Из окошек заметно не будет, окромя того, что заранее всё предусмотре­но, — тихо и размеренно ответил слуга.

Матушка почивает ?

Заперлись, по обыкновению последних дней, ровно в девять часов и узнать теперь для них ничего невозможно. В каком часу вас прикажете ожи­дать? — прибавил он, осмеливаясь сделать вопрос.

В час, в половине второго, не позже двух.

Слушаю-с.

Обойдя извилистыми дорожками весь сад, который оба знали наизусть, они дошли до каменной садовой ограды и тут, в самом углу стены, отыскали маленькую дверцу, выводившую в тесный и глухой переулок, почти всегда за­пертую, но ключ от которой оказался теперь в руках Алексея Егоровича.

Не заскрипела бы дверь? — осведомился опять Николай Всеволодович.

Но Алексей Егорович доложил, что вчера еще смазана маслом, «равно и

сегодня». Он весь уже успел измокнуть. Отперев дверцу, он подал ключ Ни­колаю Всеволодовичу.

Если изволили предпринять путь отдаленный, то докладываю, будучи неуверен в здешнем народишке, в особенности по глухим переулкам, а паче всего за рекой, — не утерпел он еще раз. Это был старый слуга, бывший дядь­ка Николая Всеволодовича, когда-то нянчивший его на руках, человек серьез­ный и строгий, любивший послушать и почитать от божественного.

Не беспокойся, Алексей Егорыч.

Благослови вас Бог, сударь, но при начинании лишь добрых дел.

Как? — остановился Николай Всеволодович, уже перешагнув в переулок.

Алексей Егорович твердо повторил свое желание; никогда прежде он не

решился бы его выразить в таких словах вслух пред своим господином.

Николай Всеволодович запер дверь, положил ключ в карман и пошел по проулку, увязая с каждым шагом вершка на три в грязь. Он вышел наконец в длинную и пустынную улицу на мостовую. Город был известен ему как пять пальцев; но Богоявленская улица была всё еще далеко. Было более десяти ча­сов, когда он остановился наконец пред запертыми воротами темного ста­рого дома Филипповых. Нижний этаж теперь, с выездом Лебядкиных, сто­ял совсем пустой, с заколоченными окнами, но в мезонине у Шатова светился огонь. Так как не было колокольчика, то он начал бить в ворота рукой. Отво­рилось оконце, и Шатов выглянул на улицу; темень была страшная, и разгля­деть было мудрено; Шатов разглядывал долго, с минуту.

Это вы? — спросил он вдруг.

Я, — ответил незваный гость.

Шатов захлопнул окно, сошел вниз и отпер ворота. Николай Всеволодо­вич переступил через высокий порог и, не сказав ни слова, прошел мимо, пря­мо во флигель к Кириллову.

V

Тут всё было отперто и даже не притворено. Сени и первые две комнаты были темны, но в последней, в которой Кириллов жил и пил чай, сиял свет и слышался смех и какие-то странные вскрикивания. Николай Всеволодович пошел на свет, но, не входя, остановился на пороге. Чай был на столе. Сре­ди комнаты стояла старуха, хозяйская родственница, простоволосая, в одной юбке, в башмаках на босу ногу и в заячьей куцавейке. На руках у ней был по- луторагодовой ребенок, в одной рубашонке, с голыми ножками, с разгорев­шимися щечками, с белыми всклоченными волосками, только что из колыбе­ли. Он, должно быть, недавно расплакался; слезки стояли еще под глазами; но в эту минуту тянулся ручонками, хлопал в ладошки и хохотал, как хохочут ма­ленькие дети, с захлипом. Пред ним Кириллов бросал о пол большой резино­вый красный мяч; мяч отпрыгивал до потолка, падал опять, ребенок кричал: «Мя, мя!» Кириллов ловил «мя» и подавал ему, тот бросал уже сам своими неловкими ручонками, а Кириллов бежал опять подымать. Наконец «мя» за­катился под шкаф. «Мя, мя!» — кричал ребенок. Кириллов припал к полу и протянулся, стараясь из-под шкафа достать «мя» рукой. Николай Всеволодо­вич вошел в комнату; ребенок, увидев его, припал к старухе и закатился дол­гим детским плачем; та тотчас же его вынесла.

Ставрогин? — сказал Кириллов, приподымаясь с полу с мячом в руках, без малейшего удивления к неожиданному визиту. — Хотите чаю?

Он приподнялся совсем.

Очень, не откажусь, если теплый, — сказал Николай Всеволодович, — я весь промок.

Теплый, горячий даже, — с удовольствием подтвердил Кириллов, — са­дитесь: вы грязны, ничего; пол я потом мокрою тряпкой.

Николай Всеволодович уселся и почти залпом выпил налитую чашку.

Еще? — спросил Кириллов.

Благодарю.

Кириллов, до сих пор не садившийся, тотчас же сел напротив и спросил:

Вы что пришли?

По делу. Вот прочтите это письмо, от Гаганова; помните, я вам говорил в Петербурге.

Кириллов взял письмо, прочел, положил на стол и смотрел в ожидании.