Без иллюзий

Михаил вовсе не лез на рожон, стараясь добиться от Лены желаемого им, однако каждая неудача оставляла после себя сожаление, которое не забывалось, как не забывалась и радость от достигнутых удач. Однако он поневоле стал все чаще возвращаться к мысли, прав ли был в своих надеждах, что неравенство их с Леной Любовей друг к другу, которое было ясно с самого начала, со временем будет сглаживаться за счет того, что Лена станет любить сильнее. Как бы того ни хотелось, но трезвость ума не позволяла признать, что в любви с ее стороны происходят положительные изменения, хотя он старался добиться этого отнюдь не одними приставаниями. Все то, что он делал сверх привычного для нее, оставалось безо всякого внимания. И в конце концов он признал, что Истина не такова, какой она была в мечтах. У нее оказалось совсем другое содержание. Любовь, какой бы она ни выглядела для обеих сторон в браке, нуждалась в постоянном осознанном поддержании даже ради того, чтобы она у каждого из супругов оставалась на прежнем, начальном уровне. А о том, чтобы она не то что сама по себе, но и даже при некоторых стараниях возросла в заметной степени, не стоило ни надеяться, ни мечтать. Возможно, иногда у кого-то и где-то происходило нечто исключительное, когда можно было подумать, что любовь взяла и возросла – допустим, из уважения, особой благодарности, переворота во взглядах под воздействием проснувшейся совести, но в норме она увеличиваться не могла. Чтобы вдруг увидеть в давнем избраннике нечто исключительное и новое, чего не было заметно изначально, надо было не просто наблюдать со стороны за человеком, с которым постоянно живешь и общаешься, что в силу одного этого уменьшает интерес к дальнейшему познанию и выявлению в нем новых ценных и радующих черт и само по себе снижает остроту чувств, ибо нет новизны, а старое представляется уже хорошо изученным даже тогда, когда это не так. Интересует обычно только новое, непознанное, загадочное. А кому охота прорабатывать старый, давно разгаданный кроссворд? Прочность супружества сильно зависит от того, насколько каждый его участник удерживает себя от соблазна добавить к тому, чем обладает, еще сколько-то на стороне, поскольку жизнь может предлагать – и предлагает – достаточно много соблазнов. Михаил более или менее успешно противостоял им девять лет, стараясь действовать в Лениных интересах не менее рьяно, чем в своих. Лишь осознав, что ждать укрепления связи с ее стороны бессмысленно и нереально, он пришел к выводу, что для выравнивания отношений на основе взаимности (а без взаимности какой смысл в браке) ему не остается ничего иного, кроме как снижать свою любовную зависимость от жены. Он не сразу нашел женщину и лоно, которое понравилось бы ему больше, чем Ленино. Но уже через одиннадцать лет брака с Леной, вступив в любовную связь с Олей Дробышевской – действительно любовную от слова «любовь», он переполнился уверенностью, что непременно разведется с Леной – даже если не ради женитьбы на Оле, что в течение трех лет казалось их общей целью, то все равно ради насыщенной любви с кем-то еще. Это стало для него непреложным. Оставалось только найти ту, с которой можно было бы вместе обрести счастье. А какой тут мог быть метод? Терпение, ожидание, проведение проб, исключение ошибок, в том числе и заведомых, когда уступаешь желанию иметь женщину хотя бы и не такую прекрасную, добрую, мудрую, как хотелось бы, но все же вполне достойную – за неимением материализовавшейся мечты. Михаил давно удостоверился – если человек распрощался с мечтой, подавил ее в себе, в нем никогда не раскрыться лучшему скрытому до времени внутри него, что, собственно, и должно отличать его от других людей – иначе он просто вольется в массу таких же серых, кто так и не реализовал себя. Допустить такое никак не хотелось. А что до сексуальных фантазий, которым не в полной мере давала на практике разбегаться Лена, Михаил не считал себя вовлеченным в губительную аморальную область уточненного разврата, где балом правит либидо и секс, а не любовь. И даже появившиеся в его интимной жизни женщины, которых он, может и не любил со всей страстью, но к которым его влекло душевное дружеское чувство, симпатия, уважение, не мешали Михаилу придерживаться своего убеждения: во время близости с этими дамами он не только удовлетворял свою потребность мужчины, но и сокрушал Ленину монополию на обладание им без стремления воспользоваться всем тем, что он хотел и был способен ей отдать. Отдав себя в ее руки всего целиком, он из-за этого в большей степени зависел от Лены, чем она от него. И его зависимость действительно все уменьшалась и уменьшалась после интимных связей с другими женщинами. Так продолжалось еще до того, как он достоверно узнал о неверности Лены, хотя подозрения – отнюдь не на пустом месте – появлялись у него и раньше (все же и Лена достаточно сильно зависела от него) – но уже в ту пору, когда вполне определенное открытие не спустило в его душе лавину стандартных чувств обманываемого мужа-собственника, слишком много вложившего от себя в эту женщину, слишком привязанного к ней множеством нитей и жизнесплетений, чтобы можно было тут же РАЗВЯЗНО начать свою другую жизнь, как бы того ни хотелось, или чтобы загореться желанием уничтожить соперника и вернуть свое сокровище, которым стал пользоваться кто-то еще, в свое монопольное обладание, а уж ПОСЛЕ этого ТАК показать жене, чтобы она твердо запомнила, как говорится, Who is кто, в их семье, а кто is who. Реально испытанное им чувство оказалось совсем иным, чем можно было ожидать даже от себя самого. Во-первых, хотя Лену с ее партнером он «накрыл» вовсе не в постели, и не в интимной обстановке, а вполне одетыми в кафе, ему стало вдруг ужасно стыдно при мысли, что они могут решить, что он давно выслеживает их и попался им на глаза сразу после того, как они выпорхнули из гнездышка любви, что совершенно однозначно исходило от них и столь же однозначно воспринималось внешним внимательным наблюдателем, каковым в данном случае оказался он, Михаил. Во-вторых, в нем действительно не вспыхнул комплекс чувств оскорбленного и преданного мужа – Михаил поразился этому куда меньше, чем внезапно возникшему в нем стыду ЗА СЕБЯ, несмотря на то, что сам он не сделал ни одного неблаговидного поступка, если не считать того, что он совершенно случайно оказался рядом с любовниками в тот момент, когда они меньше всего нуждались в его обществе, в столкновении не то чтобы с ним самим, а даже с его тенью, с мыслью о его существовании, потому что они оба еще пребывали в сознании только что состоявшегося знаменательного акта жизни, в котором ему не должно было быть – и не было – места, без того, чтобы между ними не разрушилась та драгоценнейшая гармония – или, опять-таки, лишь ее тень, ради которой, собственно, люди и вступают в половые связи, да, гармония, в которой они продолжают пребывать какое-то время после первого удачно прошедшего соития, открывающего перспективу как будто бы столь же одухотворяющих и радующих новых встреч, хотя они с какого-то момента становятся у большинства привычными гармоничными и чувственными ощущениями, все равно, конечно, очень ценными (не даром даже за их имитацию проститутки заламывают и получают весьма значительные деньги), но уже лишь со слабым ощущением гармонии, под сень которой, столь обещающей, они вступили в первый раз. Так вот, выступить в роли разрушителя этой гармонии Михаил не пожелал ни тогда, когда еще ничего не успел продумать, ни когда-либо после, когда уже с холодной отстраненностью прояснил для себя и собственно открытие, и свою тогдашнюю реакцию на него, и подоплеку мыслей относительно двух людей, вступивших в связь и пронизанных ее гармонией, один из которых, вернее, одна оставалась для него далеко не безразличной, а второй не вызвал у него ни ненависти, ни удивления, ни даже облегчения от того, что теперь он может спокойно расстаться с Леной, не испытывая никаких угрызений насчет того, будто бы испортил ей жизнь. Его не поколебало ничто, кроме пронзительного чувства неловкости за себя как случайного и абсолютно лишнего ненужного свидетеля, которому, несмотря на обретение объективно ценной информации, это тоже было ни к чему. По существу уже и так не требовалось никаких подтверждений её измены для изживания из себя зависимости от Лены. Он уже знал это давно и определенно. Просто сам Господь Бог пожелал представить ему точное доказательство: «да, все так, как ты сам сумел дотумкать: в любви, когда она любовь, должна быть взаимность и равенство по силе и устремленности. А любить односторонне в расчете на то, что твоя любовь вызовет ответное чувство (а как же иначе – она способна горы своротить!) – значит дурью маяться, потому как на самом деле все не так: если не дал Господь Бог взаимную любовь друг к другу, так и не даст – значит, это не входит в Его планы, а Он от своих планов не отступает – раз не дал, то и не даст, ведь Любовь только в Его руках, больше ни в чьих, и из Них-то силой ничего не вырвешь, не стоит и пробовать. Воображать о себе и про себя можешь что угодно, но лучше самому меру знать, не то ее тебе так преподадут, что мало не покажется. Для этого Господу даже не нужно пальчиком пошевелить или бровь приподнять – слишком много было бы тебе чести – достаточно Ему только мельком – этак на миллион порядков быстрее скорости света – подумать – вон как этот зарвался – и все! Накрылся ты со своей любовью и со всем, что себе о ней навоображал! А потому уймись, занимайся своим делом, к которому Я тебя призвал, когда отправил тебя на эту планету, и ты старайся во всю силу своих способностей, которые Я тебе ради этого дал, а, коли заслужишь, будет тебе любовь со взаимностью и всем, что к ней прилагается, чтобы можно было стать счастливым еще здесь, на очень даже грешной из-за вашего человеческого безобразия Земле. В это можешь мне веровать. Я разрешаю.