Без иллюзий

Глядя за окно на обширное покрытое сверкающим снегом Шарапово поле, он физически испытывал жесткий и болезненный удар по психике, уму и воле. Память услужливо дополняла видимое глазами полным набором действующих факторов: свежего морозного воздуха, слепящего, заставляющего зажмуриваться от прямого и отраженного от снега света, хруста проламываемого кромками лыж наста на целине, и радости от быстрого ритмичного упругого продвижения в пространстве, переполняющей все существо. Михаил буквально сжимал в комок все эти чувства, чтобы не закричать, не проклясть вот такое бытие, основанное на рабской дисциплине общественного труда, и не броситься бежать, куда глаза глядят, потому что по большому счету бежать было некуда: он любил Лену, любил их с Леной дочку Аню и должен был их содержать. К тому же он был уверен – куда бы он ни навострил свои лыжи, везде обнаружит то же самое, возможно даже в ухудшенном варианте, когда совсем не будет своего жилья, когда с продуктами станет еще тяжелее, когда возможности приложения своего интеллекта к работе по призванию будут урезаны еще в большей степени, чем здесь. Даже если предположить, что где-то в отдаленной тайге он построит себе избушку и сможет существовать за счет того, что сумеет добывать в окружающей природе – в чем имелись серьезнейшие сомнения – то что там будет делать Лена со своим дипломом кандидата философских наук, как там в случае чего лечить ее и ребенка, если на расстоянии ближайших ста или двухсот километров не будет ни души? И это не говоря уже о том, что никаких денег на начальное хозяйственное обзаведение нет и не предвидится, а начать создавать его с одним топором в руках он пока и думать не смел – такое возможно было лишь в крайней крайности, да и то лишь в случае, если был бы уже обучен виртуозному владению этим инструментом. А потому выходило: мечты мечтами, а бытие бытием, какое бы оно ни было: угнетающее или вольное, но все равно НЕ СВОБОДНОЕ от принудительной силы обстоятельств – а уж они-то заставят считаться с собою любого, кто хочет жить, тем более – того, у кого есть кого любить. Жизнь, данная всем сущим в этом мире, умела держать в своих железных, не допускающих вольности объятиях любого, у кого не хватало ни решимости, ни глупости, чтобы покончить с собой по причине несогласия с подобным устройством жизни, придуманным вовсе не людьми, чтобы жизнь, какой бы она ни была, продолжалась независимо от того, согласны сущие с реальным ее распорядком или нет. Даже мысли о том, что он не может посвящать своей литературной работе по призванию столько времени, сколько против воли поглощает пребывание на заводе, не вносили в мозги Михаила такого раздрая, какой вызывал в нем вид снежной пустыни или воспоминания об увиденном на воде или в горах. Он не чувствовал полноценности бытия в том, что выходило на самом деле, а ведь что-то постоянно подсказывало, что сознание полноценности – самое главное из всего, что есть, наряду с любовью. Счастлив не будешь, если не любишь, если не работаешь по призванию, если не познаешь красоту мира и тайны, наполняющие его. Что ни день, Михаил все больше укреплялся в этом кредо, а потому все сильней испытывал недовольство собой. Внутри него кипела расплавленная масса не очень ясных мыслеобразов, которым он должен был придать определенность, которые обязаны были выстроиться в его сознании в логические связи, объясняющие, в чем скрыты разгадки бытия, но пока излить из себя в достаточно доказательном и эстетически удовлетворяющем виде удавалось немногое, тогда как наружу властно стремилось излиться в определенности все. Он еще не представлял, сколько лет терпения, работы и недовольства собой пройдет до того, как он шаг за шагом, с перерывами на отдых, начнет осуществлять желаемое, но все равно постоянно верил в то, что так непременно произойдет – иначе он не тот, за кого себя принимает. А ведь в этом состояла его обязанность не только перед собой, но и перед Леной. Именно с ней и в ней ему представлялось счастье, уже в какой-то степени достигнутое, состоявшееся, но все-таки неполное без успешной переработки того, что переполняло его изнутри помимо любви и страстного устремления к женщинам. С последним он, правда, справлялся, переводя все свои восхищения от впечатляющих представительниц прекрасного пола в одни ворота – в пользу Лены. Он полагал, что так сможет удерживать себя от соблазнов постоянно, если Лена будет поступать так же, как он. Но с этим у Лены было не так, как у него. Ее представления о характере любви и о том, как она должна развиваться, отличались куда большей сдержанностью, чем ему хотелось, чем того требовала, по его убеждению, взаимность и гармония в семье. Ожидая от нее того же, что испытывал к ней сам, Михаил нередко наталкивался то на ее безразличие, то на явное сопротивление. У нее было свое кредо, но не было такой готовности переформировывать его, чтобы постоянно наращивать воодушевление, питающее любовь – иначе она убывала.