Без иллюзий

Лена узнала, что Михаил был в курсе ее связи с Эдиком Соколовым с первого же дня, как она началась, в последний день своего первого замужества. Они только что покинули рука об руку зал суда, где им по обоюдному согласию без уговоров и пререканий дали развод. Какая-то женщина, ждавшая своей очереди, с удивлением, а потом и с завистью сказала: «И это вы разводились?» – на что Лена не без гордости отозвалась, объясняя итоги произошедшего: «Жили по-человечески, по-человечески и развелись.» Женщина понимающе кивнула, потом созналась: «А мы все время собачились. По-собачьи и разводимся.» Характер отношений был обрисован точно. Только отчего для этого в русском языке использовалась ссылка на собак, Михаилу так и не было понятно. Он уже твердо знал, что у собак все случается, как у людей – и хорошее, и плохое.

Уже на улице Михаил поинтересовался, за кого теперь Лена собирается замуж. «А мама тебе не сказала?» – «Нет, от нее я не слышал на этот счет ни слова.» Лена выглядела удивленной. –«Так за кого?» – «За Эдика Соколова.» – «Я так и думал.» – «Почему?» – «Я случайно видел вас в кафе на Кировской в день вашего сближения. Вид был достаточно красноречивый.» Лена, изумленная еще сильнее, чем по поводу умолчания бывшей свекрови («Оказывается, мама знала,» – подумал Михаил), и спустя пару секунд признала: «Да. Было.» – «Еще бы не было,» – усмехнулся Михаил. Лена промолчала. Она явно пыталась понять, почему Михаил раньше не пустил в ход добытые «на натуре» факты. Стало ясно, что она в подобной ситуации не пренебрегла бы ими. А он вот к ним ни разу не прибегал, и это как-то ее умаляло, может, даже унижало ее перед ним. Впрочем, Михаил ничего подобного не добивался. Ему давно стало безразлично, какой гипотезой для развода воспользуется Лена. Имущественных споров у них не было, дочь Аня безоговорочно хотела остаться с матерью, на алименты Лена не подавала, поскольку не сомневалась, что и без этого Михаил будет исправно платить. Он готов был принять всю вину на себя, но обошлось и без этого – оба заявили, что желают развода в связи с фактическим распадом семьи – и это была святая правда. У Лены уже имелся Эдик, а у Михаила – Марина, именно такая женщина, о которой он мечтал. С ней вместе в него вошли еще две Любови – к ее пятнадцатилетнему сыну Коле и великолепному шотландскому колли Террюше, ставшему в их семье настоящим великим патриархом среди всех последовавших за ним собак.

Во все годы своей взрослой самостоятельной жизни, отмеченные неудовлетворенностью отношений с Леной – годы поисков и сомнений, разочарований и находок, покуда Михаил не обрел, наконец, счастье с Мариной – рядом с ним оказывалось довольно много очень привлекательных женщин. Михаил неизменно испытывал огромную симпатию к ним, как некое сексуальное уважение к существам более высокой породы с их специфическими женскими достоинствами – в особенности, потому что совсем не хотел противостоять их ударному воздействию на свою психику, как будто с детства избирательно настроенную на восприятие именно женской красоты.

Для него женщина была венцом Небесного творения – невообразимо множественная (не размноженная! Не тиражируемая от единственного эталонного образца!), не повторяющаяся ни в чертах лица, ни даже в формах тела, ни, тем более в характерах, но неизменно взыскующая к себе его внимание и трепет при знакомстве с новым проявлением чуда, именуемого потомством Евы, которая всем своим дщерям передала свои общеузнаваемые черты – магнетизм души, великолепие тела, способность дарить высшую радость и приводить в восторг всех продолжателей дела Адама при любой встрече – просто от сознания, что это снова она – высшая красота, продолжающая создаваться в разных обликах и поколениях на основе архетипа праматери, никем из нынешних и знаемых в прошлом людей невиданной, но все же отнюдь не мифической личности, от которой все пошло – и тот же восторг, и жажда обладания, и хищничество, и подвиги, и самозабвенная преданность, и безудержный разврат – у кого как: по отдельности или вместе, в зависимости от склонностей и вкуса, от возможностей содержать и платить (от своего имени, но не за свой счет), равно как от способности удовлетворять их потребности в любви и материнстве, в обладании домом и очагом, в защите, в развлечениях, в нарядах и драгоценностях (или в том, что их заменяет) – как в раме, внутри которой все равно видна картина – восхитительная и властно влекущая к себе нагота, потому лишь безгрешная, что она создана таковой – то есть обязанной властвовать над мужчинами, над их волей и мечтами, над их неудержимыми страстями, над вулканической энергией, пробуждающейся при виде любой Евы, а затем – при любых воспоминаниях – неотвязных воспоминаниях! – образа ея.