Ну, а Михаилу поневоле пришлось вплотную столкнуться с еще одним феноменом преображения личности, сознательно управляющей своим поведением в соответствии с порочным марксистским принципом «бытие определяет сознание», тогда как по Воле Создателя сознание должно управлять бытием. Возможно, подобные метаморфозы внутреннего переустройства у кого-то проходили еще быстрее, чем у Валентина Феодосьева, но Михаилу такого больше не приходилось видеть. В этом он явно превзошел даже Пестерева, сравнительно долго сознательно трудившегося для воплощения своей мечты. А у Феодосьева она, оказывается, прежде лишь теплилась в глубине существа, пока вдруг внешним порывом не была раздута до племени костра в рост человека – во весь его немалый Феодосьевский рост порядка ста девяноста сантиметров. Вся его полная фигура, начиная с головы, воспылала особым пламенем любви к себе, оказавшемуся по другую сторону бытия – номенклатурную сторону! Из тех, кто всем должен, он чудесным образом переместился в круг избранных, которым все должны. Раньше он полагал, что это может случиться, но очень нескоро, так нескоро, что лучше было не бередить душу жгучими и очень нереальными мечтами. Поэтому среди тех, чьим уважением он пока что хотел пользоваться, он старался держать себя как человек, понимающий лживость и ограниченность возможностей коммунистической власти привести народ к достойному и небедному образу жизни. Бориспольский, Кольцов, Вайсфельд и иже с ними считали его своим по духу и близким по интеллекту. Читая запрещенные книги, дебатируя в стиле западных представлений о личной свободе, бросая мелкие вызовы менее развитым клевретам власти вроде Плешакова, они чувствовали себя бойцами невидимого фронта в явной борьбе за гегемонию в человеческих мозгах, начисто отрицая право власти угнездить ее идеологию в их головах.