Без иллюзий

И вдруг власть сама распахнула перед ним доселе наглухо закрытые двери. Пусть случайно, пусть по глупости («на безрыбье и рак рыба»), но вдруг – чем черт не шутит! – ввиду прозрения – вот он, тот кто нам нужен, кого мы ждали и искали и так долго не могли найти! Заходите. Валентин Иванович! Будем знакомы! Станьте своим в нашем кругу! И он без малейшего промедления начал доказывать, что он среди них действительно свой, что те прозападные болтуны – недоумки – это враги нашего самого передового в мире общества с неограниченными возможностями для тех, кто делает настоящее дело и управляет ходом жизни, как не мог бы на их месте никто другой. Интеллигенствующим недоноскам там не должно быть места – их вообще не должно быть, чтобы прогресс общества стал еще более впечатляющим. Ругая коммунистов, распространяя сплетни о глупости партийных и государственных бонз (к чему совсем недавно был причастен и «свежий» зам. директора с приставкой «и. о.», на которую он старался не обращать внимания) ОНИ вредили обществу, исходя из своих эгоистических, узкокорыстных интересов. С их подрывной деятельностью у него больше не могло быть ничего общего. Чтобы в этом не имел права сомневаться никто, Феодосьев сразу же подал заявление о приеме в коммунистическую партию. К сожалению, процедура приема в партию была чудовищно забюрократизирована. Бесспорно, если в партию стараются проникнуть из карьерных соображений выходцы из интеллигентской прослойки, испытательный срок и другие защитные меры необходимы, но неужели из-за этого нельзя было предусмотреть особый порядок приема людей, уже привлеченных к участию во власти? Нонсенс! И вот жди из-за этого глупого упущения целый год, прежде чем получишь в руки полноценный партбилет, а не кандидатскую карточку, от которой толку, как от козла молока. И все – таки вопрос обретения партийной принадлежности был окончательно решен в самые же первые дни пребывания Феодосьева у власти: была получена разнарядка райкома, проведены партсобрания сначала в собственном научном направлении кандидата, затем в полном составе коммунистов института. Там были и такие же начинающие карьеристы, и более привыкшие к своему членству старшие товарищи, партайгеноссе, были и старые вполне заслуженные коммунисты, такие, например, как полковник Михаил Яковлевич Вайсфельд, которому недавно в торжественной обстановке вручили такой же особый знак, как самому дорогому Леониду Ильичу – пятьдесят лет в партии, только не за номером 1, как генеральному секретарю, или пожилая, очень толстая и весьма отяжелевшая, едва передвигавшая ноги печатница множительной базы, которая еще до войны молодой привлекательной татарочкой была принята в обслугу при доме Берии на пересечении улицы Качалова и Вспольного переулка и там же, на территории бывшей усадьбы князя Голицына, жила вместе с мужем в незапирающейся комнате, потому что туда в любое время суток имели право входить с обыском охранники, (этой почтенный женщине и по сей день регулярно вручали ценные подарки по итогам выполнения социалистических обязательств к революционным праздникам или по случаю успешного завершения пятилетнего плана). Партсобрание института не имело возражений по поводу желания Феодосьева влиться в ряды родной партии. Все прошло гладко, уверенно, comme – il – faut. Трудности, причем куда более серьезные, ждали его на другом фланге. Крупным руководителем в научно-исследовательском институте любой категории, тем более первой, обязан был быть по негласному регламенту не только обладатель партбилета, но и ученой степени, а у него, в отличие от Климова, не было даже диплома кандидата наук. И тут уже, сколько ни спеши, в один день и даже в один год из одного статуса в другой не перепрыгнешь. Не говоря о формальной волоките продолжительностью в полтора-два года минимум, надо было выдавать идеи, кропать главу за главной диссертацию, да еще и под руководством совершенно ненужного ему (по его мнению) номинального научного руководителя, которого еще следовало подыскать. Где его искать, Феодосьев пока не представлял. Проще всего было бы попросить директора, Пестерева – все же он доктор и все такое, но уж больно он новенький в области информации, на этой почве возможны осложнения. Ну, с этим-то рано или поздно все устаканится, нет сомнений, а вот что делать с идеями, с публикациями по теме диссертационной работы, которую еще надо будет в каком-то стороннем ученом совете утвердить? Сгоряча Валентин Феодосьев начал было сочинять сам, но идеи захлестывали и перехлестывали его, а текста, причем оригинального, будь он неладен, никак не получалось. Когда Горский написал, а затем вместе с Болденко издал монографию, Феодосьев решил, что сам бы сделал такое за еще меньший срок, если бы Болденко создал ему такие же условия, как Горскому. А без этого у него не хватало времени на писанину. Ему и в голову не приходило, что Михаил ничего не потребовал от Болденко и никаких поблажек по плану работ не имел. И вот он, зам. директора, выкроил время, осмотрелся с высоты своего нового положения, понял, что видит и знает больше всех по любой из подведомственных тем, сел за стол, положил перед собой бумагу, а дальше – ничего. Ступор. Он попытался его преодолеть. И если вялые стандартные вступительные фразы еще кое-как удавались ему, то дальше совсем заколодило. Кончилось тем, что он достал книгу Болденко и Горского и стал сочинять перифраз подходящих глав оттуда. Но чертов Горский так сцеплял слова в предложениях, что малейшее начальное изменение влекло за собой прямо-таки каскадное изменение нужного смысла, скорее даже обессмысливало и само это предложение, и последующий текст. И вдруг его осенило: пусть Горский сам дальше и сочиняет, только не по заказу Болденко, а для него, своего нового непосредственного шефа – чего тут, в самом деле, себе-то голову ломать? Надо только внушить ему, что от этой обязанности ему не уклониться, и повести дело так, чтобы у него и мысли не возникало, будто генератор идей не он, Горский, а его законный хозяин и руководитель Феодосьев. Если он поручает что-то сделать подчиненному, то это УЖЕ означает, что идеи исходят от начальника, а не от кого-то еще, тем более не от исполнителя. Однако осуществить намеченную программу оказалось неимоверно трудно. Первые же попытки доказать Михаилу умственное превосходство Феодосьева закончилось совершенно безрезультатно. Валентин гнал причем целыми часами всякие воспоминания из курсов, прослушанных в физтехе, или почерпнутых из чужих трудов, Большинство фактов, на которых он строил иллюзию своего умственного превосходства, вообще не имели отношения к тематике института и направления, подчиненного Феодосьеву. Михаил выслушивал их с безразличным скучающим лицом. Если же что-то задевало взгляды Михаила, он быстро и резко реагировал, показывая, что феодосьевский наскок ровным счетом никакого смысла не имеет. Валентин раздражался все сильнее и сильнее. ПОПРОСИТЬ Горского написать за него диссертацию он не мог – против этого восставало все его самолюбие, тем более, что он всегда – и раньше, и теперь – постоянно вещал об изобилии идей в своей голове и о чрезвычайно насыщенной памяти: – «Ну вот сам и действуй» – говорила ему усмешка Михаила, заставляя его раз за разом вспоминать о его – начальника! – интеллектуальной импотенции. Это было непереносимо. Феодосьев придумывал все новые и новые способы заставить Горского сдаться, а тот лишь все больше скучнел и отдалялся, при этом либо никак не выполняя получаемых от шефа указаний, либо выполняя их с буквальной, издевательской точностью, после чего и посторонним становилось понятно, какой он идиот, этот новый шеф, так как Михаил всегда в подобных случаях подчеркивал феодосьевские авторство, и тот вынужден был сам объясняться с недоумевающими коллегами – Маргулисом и Полкиной. Так Михаил похоронил мысль Валентина превратить Горского как заведующего научно-методическим отделом языковых средств стандартизации в рупор своих исключительно ценных научных соображений.