Без иллюзий

Во время этого полуистерического излияния Михаил судорожно соображал, что же такое могло произойти, что так сильно повлияло на эту милую даму. И вдруг он все понял – атака! На ее гавриленковских глазах шефесса демонстрировала ей всю свою демоническую мощь, направленную на физическое устранение главного врага. Гавриленко верила, что Горскому теперь точно «кранты», а он и не подумал поддаться жесткому облучению. Скорей всего, он даже сам нарочно подставился под разящее воздействие Полкиной, чтобы продемонстрировать всю тщетность ее усилий. Бог мой, как она раньше не поняла, что Полкина ему не опасна? Ведь что они только вдвоем против него не предпринимали: врали, скрывали, организовывали – все оказывалось зря. Горский обо всем тайном каким-то образом узнавал, а затем оказывался в нужное время там, где его никак не должно было быть!

Получалось так, что Гавриленко приняла его за обладателя таинственной скрытой силы, многократно превышающей ту, которой несомненно обладала Полкина, и теперь Паоле требовалось срочно отмежеваться в его глазах от своей повелительницы, чтобы не подвергнуться разгрому или даже гибели вместе с ней. Такого оборота дела Михаил действительно никак не ожидал. Неужто в нем и впрямь прорезались новые способности? В это верилось с трудом, а если точнее, то и вовсе не верилось. Раскаяние Паолы выглядело не менее искренним, чем у Люси Горышник, когда она пожелала вернуть себе расположение Полкиной. – «Неисповедимы пути твои, Господи!» – произнес про себя Михаил, а вслух сказал: «Вот что, Паола Людвиговна. Я не та инстанция, которая имеет полномочия кого-либо прощать. То, о чем вы сказали, на мой взгляд, похвально. Это свидетельствует о том, что у вас есть голова на плечах, а не одно лишь слепое желание следовать в кильватер начальнице. И если я вас действительно правильно понял, то мне не остается ничего другого, как учесть на будущее ваше…как бы это лучше назвать…сожаление о собственной невоздержанности» – «Да-да, вы все правильно поняли! Это действительно мое искреннее сожаление и покаяние! Еще раз прошу простить меня!»

Полупрощенная по телефону, Гавриленко примчалась к Михаилу, чтобы удостовериться в получении индульгенции лично. У нее хватило ума даже преподнести ему подарок – новенькую казенную авторучку – из тех, которые можно было получить на институтском складе. Гавриленко этот презент не стоил ровным счетом ничего, а у Михаила и без него таких была пара. Он внимательно вгляделся в лицо Паолы. Взгляд был какой-то бегающий, суетный, а в целом это было лицо лишь чуть обеспокоенной успешно устроившейся в жизни дамы, хотя от одной своей сотрудницы, работавшей прежде с мужем Гавриленко, Михаилу было известно, что он исправно изменяет Паоле когда только может и с кем только может. Михаилу подумалось даже, отчего бы и ей для симметрии семейных отношений не заняться тем же самым – кое-какие внешние задатки для этого были на виду – вместо того, чтобы активно прислуживать Полкиной, но в конце концов ему было плевать, что по ее склонностям ближе самой Паоле. От безделья, безмыслия и ущемленности, в конце-то концов, можно было спасаться и так, как она.

К авторучке, оставленной Гавриленко с подобающей присказкой на его столе, Михаил даже не притронулся – столкнул ее линейкой в мусорную корзину, подумав, что Полкина имела полную возможность заговорить этот предмет каким-нибудь гнусным магическим заклинанием. С Паолы вполне могло статься, что, умоляя о прощении, она все-таки была не прочь подвергнуть Михаила новому испытанию, а если губительный эффект от прикосновения к «подарку» будет налицо, ее бы это только обрадовало.

Пестерев тоже вел себя как человек, терзаемый двойственностью по отношению к одному и тому же лицу, то есть к Горскому, время от времени он с подчеркнутой уважительностью приглашал Михаила на разные совещания, выслушивал его с обостренным вниманием, причем было видно – он признает аргументацию Михаила разгромной для его оппонентов, но после этого на новые совещания по тем же темам Горского уже не приглашал, и все принималось в худшем варианте.

Но гораздо чаще – видимо, когда у Пестерева случались патологические обострения психики, он звонил ему по директорскому телефону, задавал ему какой-то вопрос, чаще всего не имеющий отношения к компетенции Михаила, раздраженно бросал упрек, что тот ничего не знает, и тотчас бросал трубку, чтобы не слышать ответа. Это прямо свидетельствовало о постоянном, непроходящем желании Пестерева уязвить и унизить подчиненного, а также усугубить в нем сознание неуверенности в своем пребывании на данной работе. Пестерев прямо-таки нарывался на скандал, но скандалить с директором, не имея позиций, на которые можно было бы отступить. Михаил не мог себе позволить, а как раз и потому Пестерев все чаще прибегал к хамству подобного рода.