Без иллюзий

Тех, кто кормился на терминологии в отраслях, старый подход по своей бесконечности устраивал не меньше, чем маргулисов, полкиных и прилепиных. Он позволял ежегодно поднимать крик, как мало внимания уделяется стандартизации терминологии, какие из-за этого возникают трудности и проблемы и как велико поприще, на котором еще конь не валялся – и все продолжало крутиться очень деятельно и нескончаемо, а тут всему этому благолепию угрожает какой-то дурак. Теперь на фронте, сомкнувшемся против Горского, дружно стояли бывшие враги по мелочам Полкина и Маргулис, Прилепин и его жена, отвечавшая, кстати, за подготовку издания тезисов докладов, присланных на конференцию. Феодосьев естественно, сразу примкнул к ним. Поняв, к чему идет дело, Люся Горышник, которая в свое время со слезами уговорила Михаила в честь давнего знакомства взять ее в его отдел, теперь опять же со слезами разыграла убедительную сцену в знак протеста по поводу его несправедливости в отношении Полкиной – он, видите ли, неправильно потребовал, чтобы Полкина не лезла в дела, которые ее не касались. Исполнение этой сценки было столь убедительным, что если бы она имела место в театре, то должна была бы быть вознаграждена бурными аплодисментами. Михаил ограничился усмешкой. Дальнейшее проходило без сучка – без задоринки. Тезисы докладов были изданы с двумя интересными для Михаила деталями. Во-первых, его доклад был помещен в самый хвост, во-вторых, читаемой оказалась только вступительная часть доклада. Почти весь текст на нескольких страничках якобы «не пропечатался» – так они и сияли в сборнике первозданной чистотой. Исполнительницей этого номера была жена Прилепина, наследница живой революционной традиции, заложенной ее предком – разоблачителем Азефа. Не стоило сомневаться, что это еще не все. Так и вышло. Слово для доклада Михаил получил самым последним, когда в зале уже почти никого не осталось. Из списка лиц, премируемых за подготовку и проведение конференции, его фамилию попросту вычеркнули. А через несколько дней в институте был издан приказ о выделении сектора Прилепина из отдела Горского в самостоятельное подразделение вне каких-либо отделов. Михаил по крайней мере в пятый раз был объявлен исполняющим обязанности заведующего преобразованным отделом – и это на сей раз была уже заслуга не Плешакова, перешедшего на работу в районную власть, а его преемника Картошкина. Они просто плохо бы себя чувствовали, если бы под каким-либо предлогом не лишали его спокойствия после очередного прохождения конкурса, которое номинально действовало в течение пяти лет. Итак, терминологией в качестве ее идеолога полностью завладел Прилепин. Мечта его жизни свершилась. Конечно, особый сектор – это не отдел, но теперь он ощутил себя введенным в состав институтских баронов. Единственное, что он сделать не сумел – это отнять у Горского комнату, в которой до сих пор сидел вне собственного сектора. Вернувшись в тематическом смысле на круги своя, Михаил как будто мог вздохнуть с облегчением, но этому мешали постоянные напрягающие выходки Феодосьева. К нему обращались почти исключительно тоном предъявления претензий. Этот тон почти не изменился и после того, как Феодосьев был снят с должности исполняющего обязанности директора института, когда полноценным заместителем директора неожиданно для Валентина был назначен Григорий Кольцов, его бывший начальник отдела программирования. У Кольцова что-то не склеилось в отношениях с новым директором главного вычислительного центра госкомитета, заместителем которого он являлся, а потому его в том же ранге отправили в «родной» институт. Феодосьев принял этот маневр бывшего друга как величайшую несправедливость, предательство и личное оскорбление в лучших чувствах, но Кольцов без сантиментов поставил его на место. Прагматик до мозга костей, Григорий научился воздерживаться от каких-либо действий по собственному разумению, если видел, что начальство, обладавшее бо́льшими силами, чем он, хотело действовать по-другому. Потому при подготовке проекта новой структуры института Кольцов не стал возражать против ликвидации отдела Горского и перевода его в качестве заведующего сектором в отдел разработки автоматизированных систем, куда начальником пригласили человека, работавшего в системе министерства оборонной промышленности. Его фамилия была Будинович. При первом знакомстве с ним Михаил понял, что насчет него с новым зав. отделом уже «хорошо поговорили» – и Картошкин, и Феодосьев, чьи функции теперь ограничивались лишь программированием, а, возможно, также и Кольцов. В тот же отдел была определена знакомая Пестерева Паевская, основой обязанностью которой было вести неотрывное наблюдение за Горским и обо всем докладывать непосредственно директору. Формально она являлась куратором разработки информационной системы института, на деле же впопад и невпопад жаловалась на Горского и распространяла слухи о некомпетентности и его самого, и его сотрудников. Будинович до поры во все это верил. А уж его заместитель Дульчицкий считал своим приятным долгом осложнять жизнь Михаилу просто так, в силу особенностей характера. Всерьез Михаил прежде никогда с ним не сталкивался и думал что это человек как человек. Однако его несколько настораживало, что везде, куда Дульчицкий прежде попадал в качестве начальника, его ненавидели все. Кончилось тем, что его сместили с должности заведующего отделом и сделали замом, но и тогда его уже не в первый раз перемещали из отдела в отдел после категорических требований его очередного шефа. Дульчицкий был до психоза болен сознанием своей исключительности в качестве работника в сравнении со всеми окружающими, но особенно с подчиненными. Он один был честен, тогда как остальные недобросовестны. Он умен, как никто, тогда как остальные глупы. Он знает, как надо работать, остальные умеют только отлынивать. Дульчицкий с Паевской получили в лице Горского подарок, о каком могли до того только мечтать. Санкций за свои неправомерные действия они не опасались – их предупредили, что это даже зачтут им в заслугу. Однако Паевская, хоть и кандидат наук, была до такой степени некомпетентна во всех делах, кроме доносов и сплетен, что не однажды смешила комиссии по приемке работ института. Как только Михаил поднимался с места, чтобы выйти из комнаты, где работала комиссия, Паевская хватала его за локоть и висела на нем, только чтобы он не оставлял ее одну. А Дульчицкого с его возрастающими требованиями Михаил выслушивал молча, кое-какие формальности, навязываемые заместителем начальника, выполнял, но все важное делал только по-своему, и его молчаливое презрение лишало Кульчицкого сна – ведь это было ЕГО ПРАВО презирать всех на свете как представителей низшей расы, а тут кто-то посмел презирать достойнейшего из людей! Со стороны Горского это был наглый вызов, и Дульчицкий решил его, наконец, как следует проучить. Приближались майские праздники, и Михаил, как всегда, оформлял отгулы, полученные за работу в выходные дни, чтобы побыть на воде, в походе, «от мая до Победы». Отгулами в отделе ведал Дульчицкий. Он заблаговременно получил заявление Горского, но продержал у себя без ответа почти до самого последнего дня. И вот тогда он, ничуть не пряча улыбки, сказал Михаилу, что приятель Дульчицкого, работавший в СЭВ, заверил его, что по выходным в СЭВе не работают никогда, и потому Горский врет, что ему должны предоставить отгул за работу, которую он не выполнял. – «По вашей улыбке я понимаю, что вы приберегали эту новость для меня до последней секунды. Мне нет дела до уверений вашего приятеля, поскольку я действительно работал в здании СЭВ именно в выходной день. Вы хотели получить удовольствие, но я постараюсь вам его не доставить». Взяв из рук Дульчицкого свое заявление, Михаил отправился к Кольцову, предварительно попросив по телефону сотрудника СЭВ Никитаева, которого тот хорошо знал и который действительно сам проводил совещание в субботу. Тот с готовностью подтвердил правоту Михаила, и Кольцов не стал ему отказывать в отгуле – возможно отчасти еще и потому, что восемь лет назад сам ходил в поход вместе с Михаилом на байдарке последнего и чувствовал себя немного обязанным за это до сих пор. Воспоминания-то о походе были отличные и не выветривались из памяти до сих пор.