Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей

Павел Цыбин пробыл на месте гибели Комарова два дня и к вечеру 25 апреля 1967 года вернулся в Москву. Дома его просто не узнали – настолько он изменился. Но и для всех, конечно, это был тяжелейший удар, потому что это была первая гибель космонавта в мире.

Главный конструктор Мишин довольно быстро во всем “разобрался” и объявил, что в произошедшей трагедии виноват его заместитель Павел Цыбин, поскольку под его руководством проводилась экспериментальная отработка парашютной системы и именно из-за аварии системы приземления погиб Комаров. Это была формальная причина.

Впоследствии комиссия установит, что катастрофа случилась из-за нарушения технологии при изготовлении этого спускаемого аппарата в цехе и Цыбин ни в чем не виновен. Но все это будет много позже. А пока Цыбина сняли с должности заместителя главного конструктора и перевели в заместители начальника одного из многочисленных комплексов конструкторского бюро.

Через много лет, на торжественном собрании, посвященном юбилею Комарова, Василий Мишин публично объявит, что только он виноват в гибели космонавта. Павел Попович рассказывал мне, что он был на этом собрании в Академии Жуковского, сидел в Президиуме рядом с Мишиным. И даже после его выступления, когда тот сел обратно, пожал ему руку под столом, чтобы никто не видел. А еще шепнул Мишину, что не ожидал от него признания вины.

Эра Мишина закончилась в 1974 году, и Павлу Цыбину вместе с конструктором Садовским предложили заняться разработкой советского многоразового космического корабля. Почти пятнадцать лет проектировали и строили “Буран”. Тысячи предприятий и сотни тысяч людей были задействованы в работе над этим уникальным кораблем. Поэтому, когда 15 ноября 1988 года челнок совершил свой первый полет, все ликовали. Этот день стал праздником и для Павла Цыбина, который к тому времени работал уже над одноступенчатой многоразовой воздушно-космической системой аэродромного базирования. Проще говоря, над космическим самолетом – интереснейшим проектом, который он не успел закончить.

На подмосковной даче в Манихино Павел Цыбин больше всего любил косить траву и обдумывать новые дерзкие проекты, многие из которых так и не были воплощены. Кто знает, может быть, в будущих космических кораблях идеи Цыбина, оставшиеся на бумаге, найдут свое применение?

Его отец – Владимир Цыбин – был основателем русской флейтовой школы и профессором Московской консерватории, мать пела в Большом театре, а перед ним, серьезно увлекавшимся многим, стоял нелегкий выбор жизненного пути – музыка, ботаника или авиация. Он выбрал самое трудное – неизведанные стихии воздухоплавания и космонавтики, и всю жизнь вместе с верным другом Сергеем Королевым был предан этому делу.

Михаил Бутов

Конец века

В середине лета 1986 года, между четвертым и пятым курсом своего Института связи, я собирался в военные лагеря. В институте от многого можно было отвертеться, чем я широко пользовался, но не от лагерей. Без них окончить институт не получилось бы никак.

Поэтому сейчас я собирал необходимые вещи, а припанкованная соседка-приятельница, предварительно подстригшая меня в манере, которую считала подходящей для военных действий, уже поместила в духовку синюю советскую курицу – чтобы я подкреплял в пути свои силы.

Зазвонил телефон. Я подошел. Спросили, я ли Бутов Михаил Владимирович. Я сказал – да.

– Капитан такой-то, – сказали в трубке, – КГБ. Вам следует срочно прибыть к нам на беседу.

Я проговорил все, что думаю насчет уместности сейчас таких розыгрышей, и трубку повесил.

Позвонили снова. И капитан такой-то голосом с хорошо поставленными нотками подавления быстро убедил меня, что это не шутка.

Никакого опыта общения с этой организацией у меня не было. Но я кое-что слышал от разных людей и читал некоторые неподцензурные книги. Арест явно мне не грозил – не за что, да и не вызывали бы тогда, сами приехали. Но вот попортить жизнь могли, тут и причина особая не нужна. Я не столько боялся самой встречи, сколько того, что меня там продержат – и я не успею на поезд, который через несколько часов должен был увезти нас в Молдавию. Поэтому я сразу взял с собой чемодан. С такими ходили по вызовам сантехники. Я не хотел брать в небезопасную армию единственные приличные джинсы – кем-то отданные, зато клевые, как будто выжженные солнцем почти до белизны и практически без пятен – и надел старомодные белые льняные штаны, оставшиеся чуть ли не от деда. С чемоданом и в белых послевоенных штанах я производил странное впечатление и в транспорте привлекал внимание.

Вызвали меня аж в самую главную приемную КГБ на Пушечной, за “Детским миром” (ничего тайного, там на стене висела большая латунная вывеска). Внутри было тихо и пусто. На лавке сидела семья, человек шесть. Когда мы с дежурным проходили мимо, все они, от деда до маленького ребенка, проводили меня глазами. У дверей кабинета дежурный опомнился и спросил, что у меня в чемодане. И сказал, что мне лучше оставить его снаружи. Здесь не украдут.