Капитан, тридцатилетний парень, русый, худой, с узким лицом и без пиджака, потребовал паспорт, заглянул и оставил у себя. Я начал волноваться. До сих пор я испытывал скорее недоумение.
Он спросил, состою я ли в связи с иностранными гражданами.
– А, – сказал я.
Этот момент как-то совершенно вылетел из головы. У меня действительно была подруга англичанка. Журналистка. Звали ее Хелен, было ей лет под тридцать, и работала она в агентстве “Рейтер”. Жила там же, где располагалось московское отделение агентства, в дипломатическом доме на Садовом кольце, где все, конечно, отслеживалось, и я там как-то был, потом и к себе приглашал, собралась тогда хорошая компания, даже с матерью моей она подружилась. Отпираться не было смысла.
Дальше все пошло предсказуемо: когда и где познакомились?
Сегодня-то я уже и не помню, когда именно мы познакомились. Наверное, в консерватории, где репетировали дипломный “Реквием” одного молодого композитора. Хелен, как положено англичанке из хорошей семьи, любила петь (особенно Пёрселла и Генделя) и неплохо умела. А я участвовал в маленьком любительском хоре, занимались мы в основном старой русской духовной музыкой. Она тогда существовала еще в своеобразной серой зоне между дозволенным и запрещенным, но мы выступали, и в первоклассных местах – например, в небольших залах, устроенных в старых церквях Зарядья. Особым вниманием у нас пользовался крепостной автор партесных концертов Степан Дегтярев, чье мало кому известное наследие изучал и расшифровывал наш руководитель. Сочинителю “Реквиема” нужно было набрать большой хор – и не платить, так что набирали по знакомству и откуда можно: по одной линии пригласили наш хор, по какой-то другой сюда попала и Хелен. На сцене Большого зала в итоге расположились увеличенный состав симфонического оркестра, человек пятьдесят хористов, четыре солиста, рок-состав и фри-джазовый саксофонист Летов. Мы, хористы, со своих ступенек едва не падали, ближайший контрабас внизу то и дело норовил заехать мне головкой грифа по чувствительным местам. Вместе вся эта масса ни разу не репетировала, только по секциям. Сложные авангардные части хоровой партии мы с нашим уровнем исполнили, конечно, кто в лес, кто по дрова, но вряд ли это можно было оценить в общем звучании. То есть при всем серьезном виде это было такое задорное разгильдяйство – как раз то, что мне нравилось. Все там мгновенно перезнакомились, и мы с Хелен быстро обнаружили, что у нас в Москве есть общие друзья. Она была симпатичной, веселой и открытой, совершенно внятно, хотя и со смешными ошибками, говорила по-русски, так что друзьями обзаводилась легко. Тут же она захотела русской музыки и стала потом появляться уже на наших репетициях.
– В сексуальные отношения вступали? – спросил капитан.
Нет, не вступали. В сексуальные. Я б, может, был и не прочь, но ему об этом не сказал.
Прямо сейчас моя с Хелен наивная дружба превращалась во что-то более серьезное – но иначе.
У меня не было своих часов, и я старался следить за временем по часам у него на руке.
– Какие темы общения? О чем беседуете?
Ну, какие темы – ясен пень: отечественная культура, английский язык. Я почти не врал. Разговоры, конечно, разные бывали, но на самом деле больше всего меня интересовало, как в Англии устроено человеческое существование.
Он излучал в мою сторону какую-то брезгливую злобу. Сдерживался, но не мог скрыть ее совсем. Вот я, придурок-придурком, с неровной стрижкой и в коротких штанах, а ведь продал родину, сошелся с врагом.
Под конец он спросил меня и даже слегка улыбнулся – сейчас я пойму, что все очень серьезно и я под сплошным колпаком.
– И ей, и вам звонит некто, представляющийся Диоген. Всегда из телефонов-автоматов. Кто это, почему использует кличку, и что она означает?
Ну да, надо было прислушиваться к подозрительным щелчкам в телефонной трубке. Но вроде бы не было никаких щелчков. Прозвище Диоген то ли придумал себе сам, то ли где-то с удовольствием усвоил мой друг-филолог, уже окончивший пединститут, отлежавший по вопросу армии в дурке и переводивший тексты с древних языков. Они с Хелен как раз пересеклись у меня в гостях, и что-то она ему пообещала – книгу, словарь, Библию короля Якова, – я не запомнил. Я даже повеселел.
Теперь я должен был сам все свои ответы записать (на бланке, кажется, не было слова “допрос”, как-то он назывался в духе “протокол снятия показаний”). Затем мне сообщили, что я не должен разглашать содержание и сообщать кому-либо о факте нашей беседы. И что я, возможно, еще понадоблюсь.
– Подпись. Вы свободны.
– И конечно, – сказал капитан, будто припомнив, когда я уже открывал дверь, – в дальнейшем ваши контакты следует прекратить.