(без) Право на ошибку

Боль, раздирающая все тело.

День. Ночь. День. Снова ночь.

Уколы.

Жесткая койка с чем-то вонючим подо мной.

Снова боль, раздирающее все тело.

Тошнота.

Кто-то хлещет по щекам. Кто-то орет что надоело убирать за мной.

Мне холодно и страшно. Одиноко. Я зову и зову Мишу, а потом понимаю — его нет Он не придет Никто не придет. Я одна.

Выныриваю в реальность и снова погружаюсь в беспамятство.

Но все когда-нибудь заканчивается. Закончилось и это.

Я пришла в себя в палате. Обшарпанные стены, несколько кроватей, серые страшные одеяла. Сильный запах лекарств и хлорки. На кроватях кто-то лежит — я не смотрю. Не знаю.

Я смотрю на свою бледную, почти прозрачную руку с синяками разной цветностью, на трубку от капельницы.

Мои руки привязаны.

И болит все тело.

Я в психушке?

Кто-то наклоняется надо мной. Большое тело в халате. Пожилая женщина кривит морковные губы:

— Пришла в себя? Достала уже убирать за тобой. Неделю валяешься. Заделаются бомжами, а потом ухаживай за ними.

Она отвязывает мои руки. Говорит, что я пыталась выдрать иголки, вот и пришлось привязать. На руках синяки от этих бинтов. Но хуже они не делают.

Я прошу воды. Распухший язык в пересохшем рту едва двигается.

Я спрашиваю где я и что со мной. Женщина снова кривится и уходит.

А спустя часа два приходит врач. И усталым голосом объясняет, что меня привезла скорая. Что у меня был выкидыш. Причина не понятна — так бывает на ранних сроках.

Дальше я понимаю его совсем смутно. Слова доходят как сквозь толщу воды.

Воспаление. Септический процесс. Выскабливание. Пришлось удалить половину репродуктивных органов. Матку удалось спасти. Конечно, будут сложности, но у вас есть еще шанс…

На этой фразе я вскидываю голову и начинаю хохотать.

Шанс?

На что, блядь, шанс?!!

Я смеюсь и плачу. Потом рыдаю. Потом мне вкалывают успокоительное. А на следующий день снова приходят и начинают выяснять кто я и как меня зовут.

При мне ведь не было ни документов, ни телефона. И никто меня не искал.

Никто не искал…

Никто бы и не стал.

А сумку с кошельком, новеньким смартфоном, подаренным Веринским, я так и оставила в приемной.

— Как вас зовут? Фамилия?

Настойчиво так спрашивает.

А я вдруг понимаю, что называть настоящую фамилию не хочу. Потому что если кто и будет меня искать, так это Горильский.

— Аня…Серенина.

Я назвала Димину фамилию. И попросила телефон. Я помнила его номер — я хорошо запоминала цифры. Слишком хорошо.

— Алло? Алло, слушаю!

Димка.

Всхлипнула.

— Дима, — получилось глухо, но он меня узнал. Заорал что-то, потребовал сказать, где я и что со мной, начал рассказывать, что искал меня, что с моей работы приходили — расспрашивали где я могу быть, еще что-то…

А я слушала его голос и цеплялась за этот голос, как за единственную точку опоры в этом самом долбанном из миров.

Я потом часто так буду делать. Закрывать глаза и слушать его. Выплывать на его голосе из черноты.

— Димка, — прошептала я, — приезжай. Приезжай, пожалуйста.

ГЛАВА 12

Михаил

Прошло несколько дней, как я вернулся из того города, а я все никак не мог перестать думать о произошедшем.

О ней.

Нет усилием воли я бы выкинул все лишние мысли из головы, справился с этим неуместным вожделением — и сожалением, что все так произошло, что я поддался — но не смог.

И я понимал, что мне мешает.

Мешали не мои чувства, нет. Меня еще в детстве научили, что чувства делают меня слабым. И если я не хочу, чтобы об меня вытирали ноги, то следует их уничтожить. Закопать поглубже и не доставать никогда.

Жизнь только доказала мою правоту.

Мне мешало другое. Фальшь происходящего.

Настя не врала мне, дело не в этом. Просто все. что она делала, все, что я читал в ее глазах, в отголосках мыслей — я надеялся, что читал — никак не вязалось с произошедшим пять лет назад. Она вела себя так, будто была в праве оставаться оскорбленной стороной.

Будто это ее перемолотило в прошлом, а не меня. Не заявляла об этом напрямую, но как только я снова начал думать, как только начал анализировать, как только у меня перед глазами пропала кровавая пелена злости на ее поведение, я это заметил.

И счел бы очередной уловкой, если бы распознал хоть малейший мотив. Но в ней не было ни желания заработать, ни попыток получить что-то от меня. Или, как она заявила, расплатиться.

Так почему?

Я стоял в своем кабинете и смотрел на засыпающий город и пытался понять, что же происходит.

И возвращался к воспоминаниям, к которым не хотел возвращаться, которые запер нахрен вместе со своей совершенно идиотской надеждой на то, что мир может оказаться не таким ублюдочным, как я думал.

К нашей первой ночи, когда мне было настолько страшно прикоснуться к ней, напугать ее, что меня, фактически, потряхивало. А потом уже трясло от неудержимой страсти, от фантастических ощущений, от ее отклика, который оказался еще более крышесносящим, чем я предполагал. Та самая тихоня, превращавшаяся в тигрицу в постели. Неутомимая, женственная, сладкая. Я с ума сходил от ее стонов, от ответных реакций, от сверкающих желанием серо-зеленых глаз и восторга, с которым она исследовала мое тело — и меня.

К последовавшим за той ночью неделям.