(без) Право на ошибку

Я даже не сразу понял, что делаю. А когда понял, спустя, наверное, год лишь пожал плечами и продолжил.

Он тоже на осознавал очень долго. А когда осознал было поздно.

Да, я сукин сын. Да, у меня есть слабости — точнее, были. Но я хитрый и мстительный сукин сын, который не умеет прощать. Особенно если из меня сделали идиота.

Сначала я просто не брал Горильского в новые проекты. Я мог делать сколько угодно предприятий — и не обязан был за них отчитываться. Потом потихоньку начал перекупать акции. Чтобы осталось лишь несколько акционеров, да и то самых тихих. На которых даже если Горильский повлиял бы, это не имело значение.

А потом и существующие дела начал делегировать.

И постоянно оставался настороже. Он ведь однажды совершил глупость, попытался присвоить то, что принадлежало мне. И мог захотеть повторить. Поэтому я тайно и явно проверял и перепроверял все, что он делал. И оступись он хоть раз — получил бы по заслугам.

Не оступался. Вякал, что мне незачем мстить ему, он ведь не сделал ничего такого. Я кивал и делал вид. что не понимаю, о чем речь. Не собирался облегчать ему участь.

В моей жизни было только двое людей, которых я не смог утопить в дерьме за то, что испытал из-за них. Моя мать и Настя. С первой понятно. Я попрощался с ней и запретил приближаться. Жить в одном со мной городе. И не видел больше. Но почему Настя вела себя так, будто не простила сама? Будто я был в чем-то виноват?

Чего блядь я не учел?

Я снова и снова, до тошноты, до внутреннего воя прокручивал воспоминания. У меня была охуенная память, и я мог воспроизвести все детали.

И чем больше прокручивал — тем больше мне не нравились несостыковки. Которых я раньше не замечал, не считал существенными.

Забытая сумка — дорогая сумка с самым новым смартфоном. За которыми она не вернулась.

Время отправки последних сообщений перед тем, как я поехал в аэропорт в ту ночь накануне.

Отсутствие секретарши в приемной Горильского.

Ее оправдательный лепет — зачем? Да еще такая дикая история, которую легко проверить. Какая ей разница была, что я о ней подумаю, если она уже спала с Артемом?

Она больше не приходила, не забирала трудовую и зарплату. Я проверял. Тогда подумал, что ей видимо нахрен не сдались эти деньги и эта книжка.

А потом вовсе исчезла из города. Хотя в Москве папиков найти было проще всего.

Я думал об этом всем почти до утра.

Поспал пару часов в кабинете, принял душ, переоделся.

В десять заглянул Горильский. Как всегда лохматый и улыбается широко — он так и не вышел из своей роли хорошего парня при власти. Хотя власти у него давно не было и не свалил он до сих пор только потому, что ссал открывать что-то свое и рисковать собственной шкурой. Да и деньги он последние годы вкладывал не удачно, еще и перешел кому-то дорогу. Я не вмешивался — раньше бы вмешался, а теперь нет. Но он все еще мог на меня работать, потому держался и делал вид, что все в порядке. А еще он знал, что если побежит, то я не дам ему жить спокойно. Потому что буду искать причины бегства «любимого» друга.

Мы поговорили о делах. И как бы невзначай я начал рассказывать о провинциальных начальниках, у которых побывал и их не менее провинциальных, не нахрапистых секретаршах. И якобы случайно вспомнил Настю.

Я сидел чуть ли не с закрытыми глазами, но по факту превратился в гончую.

И то что мелькнуло на мгновение на лице Горильского мне не понравилось.

Страх.

Сука, страха там не должно было быть.

Я отпустил его и откинулся в кресле. Закурил. От сигарет уже сводило желудок, но они хоть как-то меня успокаивали.

А потом набрал хорошо знакомый номер:

— Егор Константинович, зайдите ко мне.

ГЛАВА 13

Я смогла.

Тряхнула головой и улыбнулась. Побежать бы, раскинув руки… Но я вовремя вспомнила про каблуки, про офисный костюм.

И продолжила идти спокойно.

После работы захотелось прогуляться — не брать машину, не стоять в пробках. Воздух был напоен осенними листьями и свежестью, и потому я взяла с собой кофе и двинулась по аллеям парка.

Прошло уже несколько дней с того момента, как я оставила Мишу в номере отеля и каждым из этих нескольких дней я наслаждалась.

Нет, мне все еще было больно. Гадко, противно. Но как-то отдаленно, будто на меня надели костюм химзащиты. Прошлое горчило у меня на языке, дрожало на кончиках пальцев. И я все еще ненавидела. Не его, но все, что он с нами сделал.

Но мне удалось перелезть за высоченный забор, который всю жизнь отделял меня от уютного мирка под названием «нормальная жизнь».

И раз в прошлом расплачивалась я, мне было приятно, что в настоящем именно он оказался слабым звеном. Тем, кто вдруг оказался выбит из привычной колеи и остался лежать на обочине.

Я ведь никогда не видела Мишу сомневающимся, неуверенным. Даже в тот жуткий день, когда он стоял в кабинете и смотрел на меня не мигающим взором, он не сомневался. А в эту ночь…

Он открылся мне полностью. И полностью погрузился в меня. И был не доволен тем, с какой легкостью я заставила его забыть свои принципы. Это же был Веринский — он не подбирает за другими. Не прощает тех, кто его предал.