Без веры и закона

Невероятно, что Дженни была в курсе самых последних модных новинок. Здешний город, конечно, не чета моей родной деревне, но, как ни крути, он все равно на Дальнем Западе. Иной раз нам доводилось видеть элегантных дам, они выходили из дилижанса, уткнув нос в кружевной платочек, но надолго они не задерживались, так что все невольно задавались вопросом, какая нелегкая их сюда занесла.

— Гарет Блейк, жить на Западе не значит ни о чем не иметь понятия. У меня надежные связи.

Мы выбрасывали ноги, как пьяные ирландцы, Дженни хлопала в ладоши, задавая ритм, и тут вдруг нам в спину полетели мелкие камешки. Прыжок, и мы — руки на кобуре — разом обернулись, Шон, Уилл и я.

Еще не остыв после вчерашней стычки, я сразу подумал о том самом идиоте — небось собрал своих дружков. Уилл, похоже, подумал то же самое: он заметно напрягся и задышал прерывисто, но явно не от танцев.

Обернуться мы обернулись, но никого не увидели. Противник отсиживался за колючим кустарником, что рос вокруг лужайки. Видно, их много там было, этих мордастых парней. Шон спрятал губную гармонику в карман. Дженни стояла, сложив на груди руки. Она, похоже, не встревожилась, а разозлилась из-за того, что ей помешали. А мы, мы все немного застыдились, что нас застали за танцами, и я, хоть и был готов к новой драке, не больно-то радовался. Колебался: достать кольт или нет? А что, если они тоже вооружены?

— А ну вылезайте, трусливые бандиты! — закричал Шон.

Ответом ему была тишина. Только ветер шевелил на ветвях листву, но потом все-таки появилась фигура.

Мы растерялись, узнав Перл, и вздохнули с облегчением. Она мрачно смотрела на нас, зажав в кулачке новую порцию камешков. Подошла ближе и гневно уставилась на меня.

— Ты обещал!

Если честно, я растерялся больше, чем перед вчерашним обидчиком.

— Ты обещал, что посадишь меня на свою лошадь, и я ждала! Ждала! Ждала! Ты сказал «завтра», но это никакое не завтра, а никогда.

Она говорила не как капризный обиженный ребенок, а как человек, которого предали.

— Перл…

— Я ждала целыми днями, а тебе плевать.

— Вовсе нет. Я собирался те…

Я прикусил язык, не захотелось быть еще и вруном, хватило забывчивости.

— Ты такой же, как мама. На тебя нельзя положиться.

Я обалдел, Перл вогнала меня в краску. Каково услышать такое человеку в пятнадцать лет от шестилетки. Да еще перед друзьями. Я не знал, как мне поступить, хотелось и оборвать ее, и успокоить. Перл же была не просто какой-то малявкой, и это я дал ей слово и не сдержал его. До чего же стыдно. Как бы всё исправить?

— Перл, извини меня, мне стыдно, честное слово.

Она стояла и молчала, глядя в землю, она не хотела показывать, как она горюет. Я повернулся к Дженни, надеясь на ее помощь, но по выражению лица понял: она вмешиваться не будет — разбирайся как знаешь.

Перл подняла голову и смотрела на нас исподлобья. Она справилась со слезами и стиснула зубы — черт возьми, до чего же похожа на свою мать!

— Вообще-то вы все тьфу! И танцевать не умеете!

На эти ее слова мы все дружно рассмеялись. Наш смех обидел Перл, и она побежала в сторону холмов.

Я долго смотрел ей вслед, как она бежала, а потом затерялась среди красных скал под деревьями. Мне уже было не до смеха, ее горе было на моей совести, и мне было труднее танцевать, чем всем прочим.

Только Дженни поняла, что со мной. На обратной дороге она взяла меня за руку.

— Всегда есть вторая попытка, Гарет. Перл не будет долго сердиться, если ты выполнишь обещание. Пусть и с опозданием.

Я обрадовался словам Дженни и уже разлетелся услышать от нее, что танцую лучше Шона с Уиллом, но она только рассмеялась и прижалась к моему бедру, и чувствовать ее было даже приятнее, чем кольт.

Я еду с тобой

Перл удивительно обращалась с лошадьми. Она словно бы старалась говорить на их языке, хотела вызвать у них доверие, а не заставить во чтобы то ни стало слушаться. Я сразу почувствовал, что наездницей она будет первоклассной. И теперь привык ждать ее после школы — если только она отправлялась в школу — у загона с лошадьми и учил ее ездить. Хотел искупить свою забывчивость.

Я ни у кого не спрашивал разрешения на ее ученье, потому что Перл росла как трава, она была мягче матери, но такая же вольнолюбивая и непокорная и жила сама по себе — то ли по внутренней необходимости, то ли потому, что так получалось. Наблюдая, как эта девчушка, ростом не выше пивного бочонка, месит грязь в загоне, я вспоминал свою сестру Эстер и спрашивал себя: смогла бы она так же бесстрашно похлопывать здоровенную лошадь по потному боку? Эстер была старше Перл, когда я расстался с домом, но я помнил ее и маленькой, когда один удар копытом может оказаться смертельным. Не знаю, скучал ли я по сестре и была ли дружба с Перл выражением моей привязанности к Эстер. Дом теперь был от меня очень далеко, и я вспоминал о нем крайне редко. А если вдруг и вспоминал, то страх во мне мешался с виной, и я сразу же ощущал необыкновенное облегчение, зная, что никогда туда больше не вернусь.