Без веры и закона

Она с горечью посмотрела на Каролину, на ее изуродованное лицо. Вокруг Стенсон еще были парни с винтовками в руках. Они стояли между окнами, прижимаясь спиной к стене, и целились в чужаков. Пианист лежал на полу, ему прострелили руку. Он стиснул зубы, чтобы не стонать от боли, — молчание мертвой, лежащей рядом с ним, служило ему подмогой.

— Стенсон, это отребье думает, что может приехать и безнаказанно палить по моему салуну?! Нет! Дело теперь не только в тебе, теперь это и мое дело!

— К чему нам еще убитые, пора это все прекратить. Они приехали вместе с шерифом.

— Ты надумала сдаться, Стенсон? Ты это серьезно?

— Если люди останутся целы, да, хочу.

— Стенсон — жертва? Это не про тебя! Не валяй дурака!

Эбигейл нахмурилась — Карсон говорил правду, но сейчас сложилась совсем другая ситуация. Эб вовсе не хотелось геройствовать, но, будучи в трезвом уме и твердой памяти, ей не хотелось и того, чтобы кому-то дырявили шкуру и отправляли на тот свет из-за нее.

— А что, если она уйдет с черного хода? — спросил Уилл.

— Они окружили салун, — мрачно ответил Карсон.

Когда Стенсон подошла к окну, все замолчали, спрашивая себя, что она собирается делать. Дженни вцепилась зубами в руку, чтобы никто не услышал ее рыданий. Уилл не услышал, а увидел и хотел ей помочь подняться наверх, в безопасное место вместе с другими девушками. Она отвергла предложение Уилла одним взглядом. Черные глаза были мокры от слез.

— Я выхожу! — крикнула Стенсон.

Стрельба прекратилась, Эбигейл подошла к дверям салуна и появилась на крыльце в ярком свете дня.

Голос моего отца перекрыл даже ржанье лошадей.

— Где мой сын, грязное отродье? Что ты сделала с моим сыном Гаретом?

* * *

Несколько секунд я не мог сдвинуться с места, в каждой руке держал оружие, меня била дрожь. Потом я спрятал револьвер Стенсон в кобуру — теперь он стал точно моим. И тут же понял, что мне надо попрощаться с Перл — вполне возможно, навсегда. Она тоже это почувствовала, освободилась от объятий Феб, подошла ко мне и протянула руку, как взрослая. Мне бы, конечно, больше хотелось наклониться и поднять ее на руки, но я спешил и не хотел дать слабину, просто не мог себе этого позволить. На мертвеца, лежащего у моих ног, Перл не смотрела.

— Ты вернешься?

— Не знаю.

Она будто сомневалась, будто взвешивала что-то про себя.

— Я думаю, вернешься.

Я не мог разгадать ее мысли, не мог читать по лицу маленькой дикарки, что смотрела на меня снизу вверх. Я вспомнил, как она играла одна во дворе с богомолами, одна в своей вселенной, под лучами золотящего ее солнца. У меня перехватило горло. Я сумел убить человека, но не мог утешить ребенка.

— Я тоже, Перл, очень на это надеюсь. А теперь беги в дом.

Перл послушалась и убежала. Я тоже ускакал очень быстро, расчувствовавшись больше, чем хотелось. Надо было узнать, что творится возле салуна. Одна только мысль о встрече с отцом внушала мне ужас.

Сложившись вдвое в седле, чтобы всадники меня не заметили, я обогнул осажденное здание и увидел Шона. Он плакал. У него на коленях головой лежал убитый шериф. Шон оттащил его в сторонку, подальше от перестрелки — густые усы шерифа были все в крови, пуля прошила ему горло. Увидев слезы Шона, я кое-что сообразил.

— Он даже не мог защищаться, Гарет.

Горе друга потрясло меня. И мне стало еще горше, когда я осознал, кого ненавидел с такой силой — отца Шона.

— Он все потерял со смертью мамы и…

Его большое рыхлое тело сотрясалось от рыданий.

— Черт, Шон, я тебе так сочувствую…

Снова послышались выстрелы, и мы оба одновременно пригнулись. От пуль брызнуло в стороны еще одно окно. Я наклонился к Шону и потянул его за рукав.

— Пошли! Нужно отсюда сматываться!

— Я не могу его бросить.

— Твой отец уже умер, Шон. Я знаю, тебе тяжело. Мы к нему вернемся, но только если не получим по пуле, как он.

Вокруг пыль стояла столбом и запорошила все тело шерифа. Даже ресницы запылились. Ветер с гор обдал нас горячим дыханьем.

Выстрелы смолкли, как только раздался голос Стенсон: она готова была сдаться, если сохранят жизнь ее товарищам. И в ответ — голос моего отца, от которого на несколько секунд все живое во мне заледенело.

Вопрос звучал как угроза.

— Где мой сын, грязное отродье? Что ты сделала с моим сыном Гаретом?

Один выстрел и конец

С земли взвивались облака белой пыли, золотились в воздухе и слепили нас. Сощуренные глаза отца превратились в две тесные щелочки, и эти щели впились в Эб Стенсон. Она воплощала в себе все, что он ненавидел, все, с чем боролся. Таким же воплощением всего ненавистного был для Эб мой отец.

Я чувствовал, как у них под кожей переливается и бьется злоба, и ее тяжелое биение подступает к горлу. Ненависть их взывала к небесам, как псалом. Их страх тоже.

Убить. Быть убитым.