Читаем Безбилетники полностью

– Миша, бери своих помощников, и принесите воды, – крикнул он.

Похватав ведра, они спустились к роднику. Пока набирали, быстро стемнело. Изящный маленький храм с цифрой 1913 темнел рядом таинственным остовом прошлого.

– Это единственный храм, который дожил до нашего времени. – Михаил погладил шершавые серые камни стен. – Во время войны немцы добили остатки монастыря. Боясь партизан, спалили охотничий домик Николая II, ну и все, что могли сжечь. Этот тоже взрывали, но уничтожить не смогли. Он добротно сделан, из шунгита. Здесь, прямо под алтарем, сливаются в один два родника – Космы и Дамиана. Хотите посмотреть?

Он открыл храм и, убрав коврик с пола, поднял деревянную крышку. Под крышкой бурлила, будто в котле, вода. Пенилась пузырьками, пучилась, закручивалась в кольца и водовороты.

– Главная наша святыня. До революции тут даже велась летопись исцелений, но мы не ведем. У нас тут один грузин был, почками болел. Врачи на него рукой махнули, а у нас он вылечился. Теперь иногда приезжает, потрудиться в знак благодарности. А другой парень, местный, исцелился от рака крови. Даже икону нам в подарок вышил, бисером.

Они долго глазели во тьму колодца.

– Вода живая, – наконец сказал Монгол. – А знаешь, где мертвая?

– Где?

– В Мертвом море.

После ужина они отправились на чердак. Это было длинное сквозное помещение с широкими окнами в скатах крыши. По обе его стороны между печных дымоходов были расставлены кровати и тумбочки.

– Хоромы!

– Смотри! Настоящие кровати! Это такие специальные штуки, на которых нужно спать! – Том недоверчиво коснулся одной из них. Осторожно лег сверху, не раздеваясь, и тут же уснул.

В монастыре

Он проснулся от негромкого звона колокола. Подтянулся на кровати, выглянул в окно. В робких утренних сумерках горел маленькими окошками деревянный храм. К нему спешили монахи.

«Нам же не обязательно», – сладко потянувшись, он перевернулся на другой бок и тут же уснул.

Проснулись они к полудню.

– Завтрак проспали! – расстроился Монгол.

Наспех умывшись, вышли во двор и сразу столкнулись с Мишей.

– Ага, проснулись? Я не стал вас будить. Поешьте, там еда осталась. А потом спросите у отца Силуана, чем ему помочь.

– А ты?

– А я отца Марка в город везу.

Отец Силуан стоял около дровника и рубил дрова. Делал это он как-то необычно. Вначале он ходил вокруг крупного пня, присматривался, цокал языком. Потом бил топором, но не по центру, а как-то вкось, с краю. Будто бы вовсе не колол, а разбирал, разваливал на части.

– Ну что, поели? Тогда давай работать. Ты, – кивнул он Монголу на гору чушек, – вот эти покороче таскай в один угол, а длинные в другой.

– А мне чем заняться? – спросил Том.

– А ты дрова руби. Умеешь?

– А что тут уметь? – Том даже немного обиделся.

– Ну и молодец. Держи. – Отец Силуан сунул ему топор и куда-то ушел.

Том зашел в дровник, вдохнул сильный, терпкий аромат свежеспиленного леса.

Полена были толстые и тяжелые. Некоторые пни в диаметре достигали до полуметра. Том выкатил одно полено, с трудом втащил его на пень для колки и, размахнувшись изо всех сил, вонзил в него колун. Топор вошел сантиметров на пять и застыл намертво. Том безуспешно подергал топорище, несколько раз опустил другое полено на топор. Ничего не изменилось. Тогда он поднял пень двумя руками и ударил обухом о другое полено. Это тоже не помогло. Топор накрепко, до звона, вошел в дерево. Том присел на чурбак, снял взмокшую футболку, размазал по лицу душистые опилки.

– Сюда, сюда! – откуда-то неподалеку доносились крики отца Силуана.

«Не хватало, чтобы увидел мой позор», – он вскочил и, упираясь в полено ногами, стал изо всех сил расшатывать топор. Затем приметил в углу сарая чугунный печной колосник и, ударяя им по топорищу, постепенно смог извлечь инструмент.

– А я, оказывается, – «специалист». Это тебе не городские полешки для шашлыка. Что же это за дерево такое? – Взяв щепку, он повертел ее в руках, и только тут увидел на светлой древесине характерные темноватые черточки-пунктиры.

– Это же дуб!

Скрипнула дверь, и он вздрогнул.

– Что, не получается? – В дверях, хитро улыбаясь в бороду, стоял отец Силуан.

– Я… Сейчас. – Том готов был провалиться со стыда.

– А ты полегче выбирай, – мягко сказал монах. – На трещинки смотри. Где есть трещинка – туда и бей. Дуб – он как человек. Твердый, тяжелый, упрямый. Но если правильно ударить, то легко колется. Если трещины нет, ты бей не по центру, а с краю. За топорищем следи. Топорище березовое, мягкое, а дрова твердые. Старайся его не ранить, а то мигом в труху превратишь. Сучки обходи, оставляй на потом, руби там, где их нет, а уже потом берись за самое трудное. Ну, не буду мешать.

Он улыбнулся, погладил бороду, и пошел по своим делам.

– Спасибо, отец Силуан! – крикнул вслед Том.

Он взял полено поменьше, нашел в нем трещину, ударил по ней. Полено легко лопнуло, разлетевшись далеко в стороны. Мало того: после первого удара пустили трещины и сами половинки. По большим он уже не лупил со всей силы, раскалывал их осторожно, с краю, будто резал на куски огромные деревянные торты. Работа начала спориться.

Перейти на страницу:

Все книги серии Extra-текст

Влюбленный пленник
Влюбленный пленник

Жан Жене с детства понял, что значит быть изгоем: брошенный матерью в семь месяцев, он вырос в государственных учреждениях для сирот, был осужден за воровство и сутенерство. Уже в тюрьме, получив пожизненное заключение, он начал писать. Порнография и открытое прославление преступности в его работах сочетались с высоким, почти барочным литературным стилем, благодаря чему талант Жана Жене получил признание Жана-Поля Сартра, Жана Кокто и Симоны де Бовуар.Начиная с 1970 года он провел два года в Иордании, в лагерях палестинских беженцев. Его тянуло к этим неприкаянным людям, и это влечение оказалось для него столь же сложным, сколь и долговечным. «Влюбленный пленник», написанный десятью годами позже, когда многие из людей, которых знал Жене, были убиты, а сам он умирал, представляет собой яркое и сильное описание того исторического периода и людей.Самая откровенно политическая книга Жене стала и его самой личной – это последний шаг его нераскаянного кощунственного паломничества, полного прозрений, обмана и противоречий, его бесконечного поиска ответов на извечные вопросы о роли власти и о полном соблазнов и ошибок пути к самому себе. Последний шедевр Жене – это лирическое и философское путешествие по залитым кровью переулкам современного мира, где царят угнетение, террор и похоть.

Жан Жене

Классическая проза ХX века / Прочее / Зарубежная классика
Ригодон
Ригодон

Луи-Фердинанд Селин (1894–1961) – классик литературы XX века, писатель с трагической судьбой, имеющий репутацию человеконенавистника, анархиста, циника и крайнего индивидуалиста. Автор скандально знаменитых романов «Путешествие на край ночи» (1932), «Смерть в кредит» (1936) и других, а также не менее скандальных расистских и антисемитских памфлетов. Обвиненный в сотрудничестве с немецкими оккупационными властями в годы Второй Мировой войны, Селин вынужден был бежать в Германию, а потом – в Данию, где проводит несколько послевоенных лет: сначала в тюрьме, а потом в ссылке…«Ригодон» (1969) – последняя часть послевоенной трилогии («Из замка в замок» (1957), «Север» (1969)) и одновременно последний роман писателя, увидевший свет только после его смерти. В этом романе в экспрессивной форме, в соответствии с названием, в ритме бурлескного народного танца ригодон, Селин описывает свои скитания по разрушенной объятой пламенем Германии накануне крушения Третьего Рейха. От Ростока до Ульма и Гамбурга, и дальше в Данию, в поездах, забитых солдатами, пленными и беженцами… «Ригодон» – одна из самых трагических книг мировой литературы, ставшая своеобразным духовным завещанием Селина.

Луи Фердинанд Селин

Проза
Казино «Вэйпорс». Страх и ненависть в Хот-Спрингсе
Казино «Вэйпорс». Страх и ненависть в Хот-Спрингсе

«Казино "Вэйпорс": страх и ненависть в Хот-Спрингс» – история первой американской столицы порока, вплетенная в судьбы главных героев, оказавшихся в эпицентре событий золотых десятилетий, с 1930-х по 1960-е годы.Хот-Спрингс, с одной стороны, был краем целебных вод, архитектуры в стиле ар-деко и первого национального парка Америки, с другой же – местом скачек и почти дюжины нелегальных казино и борделей. Гангстеры, игроки и мошенники: они стекались сюда, чтобы нажить себе состояние и спрятаться от суровой руки закона.Дэвид Хилл раскрывает все карты города – от темного прошлого расовой сегрегации до организованной преступности; от головокружительного подъема воротил игорного бизнеса до их контроля над вбросом бюллетеней на выборах. Романная проза, наполненная звуками и образами американских развлечений – джазовыми оркестрами и игровыми автоматами, умелыми аукционистами и наряженными комиками – это захватывающий взгляд на ушедшую эпоху американского порока.

Дэвид Хилл

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Проза