Безбилетники

Монгол тут же сел, схватил было ложку, но увидев, что никто не ест, тихо положил ее на место.

– Кого-то ждем?

– Отца Никиту.

Чтобы немного отвлечься от еды, Том разглядывал трапезную. Большую часть просторной комнаты занимал длинный стол. На стенах висели старые иконы, а у начала стола – дореволюционная гравюра монастыря. Монастырь на ней был большой, раскидистый, совершенно не похожий на нынешний крохотный островок монашеской жизни. В узкой желтоватой ложбине тут и там были разбросаны храмы с зелеными крышами, хозяйственные постройки. На переднем плане виднелся мощный широкий мост, на нем – черная фигурка монаха. Вдали поднимался поросший лесом обрывистый горный склон, за ним, еще дальше, виднелся склон Чатырдага. Шатер знакомой горы – это единственное, что узнал Том.

Наконец дверь отворилась, и в трапезную вошел старый монах с длинной и широкой седой бородой. Он чем-то неуловимо напоминал Деда Мороза. Отец Никита стал в конце стола, беззубо улыбнулся, и все поднялись на молитву. Место у начала стола, видимо, предназначавшееся для настоятеля, осталось пустым.

Том встал вместе со всеми, посмотрел на Монгола. Тот уже чувствовал себя здесь как рыба в воде, а в конце молитвы даже наспех перекрестился. Зато Том креститься не стал. «Вот тебе и сухари!» – подумал он, едва сдерживаясь, чтобы разом не влить в себя прямо через край целую тарелку горохового супа. Монахи молча ели, монотонно постукивая ложками. Суп был густой, наваристый, и быстро исчез из тарелки. Ему предложили добавки, и он не смог отказаться. Затем в трапезную вошла женщина и сменила тарелки. Оказывается, их ждало еще и второе – картошка со свекольной икрой, затем салат из огурцов и помидоров, грибная икра, еще какие-то соления, потом пирожки и, наконец, – компот.

– Вот это да. Вот это налопался! – Том вспомнил уже позабытое ощущение полного желудка. Он вдруг стал степенным, уверенным в себе, даже важным. Вытирая пот, он немного откинулся от стола, легко обвел глазами монахов. «Как мало нужно человеку для уверенности», – пришла мысль. Все смотрели в тарелки, лишь отец Никита, макая хлеб в суп и громко хлебая, время от времени поглядывал по сторонам.

– Миша, а отца Марка не будет? – спросил Монгол так, будто был знаком с настоятелем с детства.

– Отдыхает. Ему завтра после службы в суд ехать. Он благословил вас остаться на несколько дней. Будете спать на чердаке: там у нас странноприимный дом. Кровати, подушки, одеяла, – все наверху.

– Только у нас кто не работает, – тот не спит, – пробасил отец Силуан.

Все монахи на секунду посмотрели на них, лишь отец Никита продолжал свою трапезу.

– Та мы с радостью.

– Ну что, помолимся, – наконец сказал кто-то.

Все встали, и, прочитав молитвы, вышли из трапезной.

– Миша, а мне обязательно креститься? – спросил Том. – Я же…

– Невольник не богомольник… Вы не против, если я вас сейчас немного поэксплуатирую? Нам уголь привезли. – Михаил показал в сторону хозпостроек. – Вот эту гору нужно тачками перетаскать в сарай. Саша, мы нагружаем, а Егор возит. Потом поменяетесь.

Работа шла быстро, легко и радостно. Через час Том уже подгребал остатки угля, высыпавшиеся из дверей сарая, удивляясь, что не только не устал, но после приезда даже, кажется, отдохнул. Михаил унес лопаты, закрыл сарай.

– А где у вас тут курят? – Монгол достал сигареты.

– Курить за территорию. Пойдем, прогуляемся.

Выйдя из монастыря, они пошли вдоль узкой речушки. Вскоре тропа свернула вверх через сосняк, по устланному бурыми иглами склону. Слева каскадом спускался к монастырю старый сад с полузасохшими, покрученными деревьями.

– Грушевый сад. Его монахини еще в прошлом веке посадили. Сейчас эта территория нам не принадлежит. Некоторые иногда плодоносят.

– Это был женский монастырь?

– Была одна смешная история. Про писателя Михайла Коцюбинского слышали? «Тени забытых предков» – по его повести. Атеист был известный, даже Ленин его отмечал. И писатель, надо сказать, весьма талантливый. За радикальные рассказы он был вынужден уехать в Крым. – Михаил засмеялся. – Когда-то сюда отправили в ссылку христиан Косму и Дамиана, но в Римской империи это был дикий север, а у нас… Никогда не понимал этого царского гуманизма. В общем, в Крыму Коцюбинский узнал про наш монастырь и решил, так сказать, изобличить поповское мракобесие. Но, чтобы все было натурально, он прикинулся верующим и пришел сюда. Постучался в ворота. Возьмите, говорит, новоначального. А ему и отвечают: в этом году братия расформирована, а мужской монастырь стал женским. Ну, погулял он по окрестностям, погрустил, и назад пошел. «Погиб сюжет для повести! – писал он потом. – Пришлось написать небольшую новеллу».

– И как? Изобличил? – Том любовался пламенеющими на солнце стволами сосен.

– А то! Сюжет, конечно, бредовый, как часто бывает, когда о предмете пишет человек со стороны. Злая игуменья выгоняет молодую монахиню из обители за то, что та без спросу съела лесную ягодку. Но написано хорошо, живо. Особенно природа удалась. Ну что, пошли назад?

Солнце клонилось к закату. На хозяйственном дворе отец Силуан стучал молотком.