Безбилетники

– Так он жив?! Ну и шутки у вас!

– Нормальный монастырский юмор, – водитель пожал плечами.

– А мы его в Партените искали, – сказал Том. – Дома его нет.

– Ну как умер, так сразу в иные обители и переселился, – засмеялся настоятель.

На минуту в машине воцарилась тишина.

– Отец Марк, так я не понял, – наконец сказал водитель: – Мы на вокзал едем, или сразу в монастырь?

Отец Марк вопросительно посмотрел на пассажиров.

– В монастырь! – хором крикнули Монгол и Том.

– Ну, в монастырь так в монастырь. А зачем он вам нужен?

– Привет передать.

– От кого?.. Да вы не волнуйтесь так, я просто с ним хорошо знаком.

– От Лелика.

– От Лелика! – водитель поднял палец вверх, и даже сбавил газ. – Ну надо же! И как поживает этот старый антихрист? Тьфу… Анархист?

Тут Тома осенило.

– А-а, так это ты!!! – еще не до конца веря, крикнул он.

Водитель молча улыбался.

– Хорошо ты нас развел! А мы тебя больше месяца искали!

– Да что меня искать? Сколько того Крыма? Как там Лелик?

– Живет помаленьку, из Харькова к нам перебрался. – Монгол достал мятый-перемятый конверт. – Вот, письмо тебе.

Индеец прочитал письмо, усмехнулся.

– Ну что ж, раз Лелик просит, – придется накормить. А там посмотрим.

– А ведь мы почти уехали, – вдруг сказал Монгол.

– Это промысел. Мы к таким вещам привычны. Правда, отче?

– Но раз ими же веси судьбами едем мы в богоспасаемую обитель нашу, то давайте знакомиться. Отец Марк. – Настоятель протянул руку.

– Ти… Егор, – Том поздоровался.

– Саня, – сказал Монгол.

Монахи

Уазик слегка трясло. Он бежал широкой зеленеющей степью; за окном мелькали то покатые холмы, то отяжелевшие от ягод виноградники, то укрытые перелесками села. Слева вдалеке синели горы.

– У тебя там сосед по подъезду есть, ребенок, – сказал Монгол. – Так он говорил, что ты либо сдох, либо сбомжевался.

– Это верно. В каком-то смысле и сдох, и сбомжевался. Не имеем зде пребывающего града… Вы домой-то сильно спешите? А то мы вас прямо с вокзала сдернули.

– У нас все равно денег не было.

– Это хорошо. Нам как раз рабочие руки нужны, – вставил отец Марк. – Недельку в монастыре поживете?

Том с Монголом переглянулись.

– Спать, правда, на полу, из еды – сухари и вода, – сказал Михаил, незаметно подмигнув настоятелю.

– Сурово, – нахмурился Том. – А некрещеным там жить можно?

– Некрещеные спят на улице. В корпусе некрещеному ночевать никак нельзя. – Настоятель, в свою очередь, подмигнул Михаилу.

– Ты крестись, и примут, – засмеялся Монгол.

«Он уже в монастыре свой! Как ему это удается? Приспособленец», – злился Том. А вслух сказал:

– Как же я крещусь, если в Бога не верю.

– Ну что, отче? Пустим еретика? – спросил Миша.

– Ну если только в качестве оглашенного, с испытательным сроком, – усмехнулся тот.

– Никакой я не оглашенный, – совсем расстроился Том.

– Не переживай. Это у нас шуточки такие, – сказал водитель.

Они проехали Симферополь. Машина неслась по уже знакомым Тому и Монголу местам. Отец Марк задремал, откинувшись на подголовник сиденья.

– Мы с Томом в группе играем. Я – на ударных, – тихо, чтобы не разбудить монаха, сказал Монгол. – Я думал, ты меня подучишь, а ты вон как…

– Может, и подучу. Если настоятель благословит.

– А в монастыре есть барабаны? – удивился Монгол.

– Нет, конечно. Но что-нибудь придумаем. Хотя для меня это все в прошлом. Этап в жизни. Отгоревшая ступень ракеты.

– Почему?

Миша усмехнулся.

– Сложно ответить. Искусство не делает человека лучше. Оно может создать условия, дать импульс, понудить, зацепить за душу. Но реально изменить человека может только сам человек, его долгий и часто некрасивый труд над собой. У искусства просто нет таких ресурсов: оно из других, душевных сфер. А религия дает силы и методы для улучшения себя. Этим она и отличается от искусства. Хотя было бы здорово, если б любители театра становились целителями, а поклонники рока получали, скажем, дар пророчества. Но – увы. В юности рок-н-ролл подкупает искренностью. Кажется, что истина – вот она! Черпай ее полными горстями, неси людям, – и все будет хорошо, – достаточно просто быть честным. Чтобы не превратиться в лицемера и ханжу, ты бросаешь кому-то правду в лицо, и удивляешься, почему он обижается. Сам, мол, виноват, слабак! Правда делает лучше! Но ни он, ни ты от этой прямолинейности почему-то сами не становитесь лучше, чище, добрее. Скорее, – наоборот.

Наконец, машина перемахнула через перевал, и они вновь увидели рассыпанное по морскому берегу ожерелье Алушты. Но Михаил свернул направо, на узкую проселочную дорогу, и стал потихоньку подниматься к серо-зеленым громадам гор. Слева внизу блеснуло небесно-голубое озеро. Уазик нырнул в зеленый лесной тоннель и долго вилял по горному серпантину, пока не уперся в шлагбаум у каменных ворот с декоративной замковой башенкой. Залаяла собака, из дома неподалеку вышел охранник.

Проснулся настоятель, махнул рукой.

Тот кивнул в ответ, открыл проезд, и они вновь запетляли между присыпанных бурой листвой крутых, почти отвесных склонов. Внизу, за сизыми стволами векового леса потянулось каменистое русло горной реки.