Битва на Калке. Пока летит стрела

Княжич Александр, весь дрожащий от возбуждения, с копьём наготове, бросился к поверженному зверю, не обращая внимания на предостерегающие вопли Ефрема. Это именно Александр последним копьём, попавшим медведице в горло, прикончил её, и он чувствовал себя сейчас самым главным охотником.

   — Куды ты, княжич! Погоди! — Ефрем ухитрился поймать Александра за полу кафтана. — К ей нельзя сразу-то! Ты ухи у ей посмотри! Вишь, прижатые будто?

   — Где? Где?

   — Вона! Стало быть, она живая ещё, только притворилася! Давай, копьём-то вдарь ещё разик!

Александр стоял, смотрел на медведицу и не решался бросить копьё. Ему вдруг захотелось, чтобы медведица была уже мертва и не нужно было её ещё раз убивать.

Она и была мертва, и уши её не были прижаты. Но этот урок, насчёт того, что не надо приближаться к поверженному зверю слишком быстро, Александр запомнил на всю жизнь. Эта охота вообще его научила очень многому. Например, тому, что не всегда сила, направленная бесхитростно, в лоб, может одолеть, если этой силе нанести удар сбоку. Княжичу Александру предстояло прожить большую и трудную жизнь, видеть и хорошее, и плохое; плохого — гораздо больше. Но цепкий до всяческих знаний ум всегда помогал Александру Ярославичу выходить победителем из самых сложных положений. Он не жалел людей, но не жалел и себя ради них. Мог бросить толпу плохо вооружённых мужиков на стройные ряды закованных в железо рыцарей, а мог съездить на поклон к врагу, терпеть унижения, но отвести угрозу от своего народа. Сейчас же он стоял над мёртвой медведицей и с любопытством её рассматривал, превозмогая наваливающийся сон. Почему-то очень захотелось спать — хоть в снег вались, заснёшь, пока падаешь.

   — Эй, Ярославич! Пойди-ка сюда! — позвал Александра великий князь.

Мальчик, пошатываясь, подошёл. Загонщики уже опростали берлогу — вывалили оттуда задранного медведицей пестуна и двух вёртких, кусающихся медвежат. В другой раз такая добыча забрала бы всё внимание юного княжича, но теперь он равнодушно глядел на малых деток медведицы, думая, что скоро их посадят на цепь, и они смогут спать хоть целыми днями, не заботясь о добывании еды.

   — Э, да ты, я гляжу, на ходу засыпаешь! — весело сказал Юрий Всеволодович. — А ну-ка, подсобите княжичу, отнесите его в телегу. Да накройте потеплее, пусть спит.

Двое — Ефрем и его помощник — как пёрышко приняли мальчика на руки и, стараясь не тряхнуть лишний раз, понесли к телегам. Загонщики прилаживали медведицу и пестуна к жердям — уносить. Медвежат посадили в мешки. Охота кончилась.

Обратно, во Владимир, возвращались не спеша. Юрий Всеволодович и Ярослав ехали рядом, удовлетворённые удачным завершением забавы. Глядишь — и вечер скоро, вот и ещё один день прошёл. «Да пора и честь знать, — думал Ярослав. — Дня через три покину брата, поеду к себе. А то что-то вон Александр по матери скучает, по братьям. Зажились у великого князя».

   — Ты ещё недельку-другую у меня поживи, брат Ярослав, — вдруг, словно прочитав мысли, сказал Юрий Всеволодович. — Ему тут хорошо, Александру-то. Видишь, как спит, — прямо богатырским сном! Ишь раскинулся! А то возьми съезди в городок свой, на Волгу. Посмотри, как там. А сына у меня оставь, пусть поживёт, у меня его учить станут. Читать-писать он, чай, умеет, счёт знает — надо ему науки постигать. Как ты, не против?

   — Да как скажешь, великий князь, — покорно ответил Ярослав. — Можно и на Волгу. Только опасно там, говорят. Бегут оттуда люди. Половцы тоже бегут, под крыло просятся. У тебя не просили защиты?

   — Как не просить? Много их нынче приходит. У меня вон на конюшне верблюды стоят, так кони будто взбесились. Пришлось раздельно держать скотину. Подарки всё же. А не выдержат они нашей зимы, подохнут. Это же надо, какую только тварь Господь не сотворит!

   — Сдохнут, точно, — подтвердил Ярослав, понимая, что скоро забрать Александра от великого князя не удастся. — Помнишь, отцу как-то привозили зверя пардуса? Из южных стран? Да должен помнить! Ты ведь меня постарше!

   — Да, помню, помню, — покивал Юрий Всеволодович.

   — И сдох.

   — Да, сдох. Шкура где-то ещё валяется.

   — И половец любой в наших местах долго жить не может, болеет. Это я к чему говорю? К тому, что русская земля — она для русского человека и звери в ней живут только наши, можно сказать, родные. Вон, медведи, волки, зайцы. Лисы, птица всякая. Ежи тоже — пожалуйста.

   — А лось? Олень, буйвол? Коза дикая, — подхватил Юрий Всеволодович. Мысль о национальной принадлежности зверей позабавила его.

   — Вот и я говорю. Насчёт города-то на Волге. Может, зря я туда сунулся, может, там русских городов нельзя строить? Почему там люди не живут? Так, сброд какой-то, разбойники одни. У меня в том Новгороде, Нижнем-то, человек поставлен, сам новгородский.

   — Это кто такой?

   — Домажир, боярин. С Новгорода.

   — Знаю такого.