Битва на Калке. Пока летит стрела

Следующим утром, едва только красный солнечный круг выглянул из-за отдалённых холмов, Киев и его окрестности узнать было уже нельзя. Всё многотысячное войско пришло в движение. Над землёй стоял разноголосый гомон, ржание коней, слышались властные распоряжения начальников и воевод. В звук общих проводов вплетался бабий и детский плач: жители Киева и окрестных селений вышли и собрались вдоль обочин дорог, порой мешая проходу конницы. То одна, то другая баба выбегала чуть ли не под копыта коней, норовя в последний раз прижаться к мужу, сунуть какой-то узелок, впопыхах забытый ратником дома, в последний раз перекрестить. Ребятишки не отставали от матерей. Им хотелось, чтобы их тоже взяли на войну, и они до последнего бежали рядом с конными, хватаясь за стремена и поводья, просясь в седло. Русь прощалась со своими сыновьями, оплакивала их уход, все свои надежды посылая им вслед. Колокольный звон десятков киевских церквей, разносившийся на многие вёрсты вокруг, благословлял русскую праведную силу. Во всех храмах шли торжественные молебны.

Войско двигалось вниз по течению Днепра и на ладьях, и по берегу. Общее настроение было приподнятым: даже те, кто ещё несколько дней назад сомневался в необходимости похода, теперь, при виде этой огромной силы, оставили свои сомнения и преисполнились общим победоносным духом.

Старшие князья двигались, как и положено, впереди войска. Нечего было и говорить, что и их, и прежде всего Мстислава Мстиславича Удалого, переполняла уверенность в победе. Никогда ещё князь не чувствовал себя так хорошо. Каждая жилочка его отяжелевшего тела просто трепетала от неодолимого желания поскорее встретить врага.

Иногда перед конём Мстислава Мстиславича появлялся заяц и перебегал ему дорогу. Вообще лесная живность, казалось, тоже была охвачена общим возбуждением. И стая воронов, высоко поднявшаяся над землёй, провожала полки тревожным граем, и зайцы так и порскали из леса под копыта коней, и филины ухали, словно уже наступила ночь. Когда ещё был хорошо различим киевский колокольный звон, внезапно одно дерево, росшее у дороги — старый, многоветвистый тополь, — заскрипело пронзительно человечьим голосом, дрогнуло и медленно, роняя целый дождь поломанных сухих веточек, рухнуло, улёгшись поперёк дороги. Многие увидели в этом недобрый знак. Раздались голоса, призывавшие кого-нибудь из священников, сопровождавших войско, чтобы совершил краткую службу, благословив идти дальше. Но Мстислав Мстиславич, подъехав к лежавшему дереву и лично его осмотрев, обнаружил, что могучий тополь, оказывается, весь прогнил у самого корня, а стало быть, это и послужило причиной его падения. Задрожала под тысячами копыт земля, вот дерево и грохнулось, а вовсе никакая тут не дурная примета. Для сомневающихся, а также для самого себя, Мстислав Мстиславич несколько раз перескочил на коне толстый ствол — в ту и в другую сторону. Позвали людей, и через небольшое время тополь был оттащен в сторону. Движение продолжилось.

День становился жарким. Особенно это ощущалось, когда дорога, шедшая через лес, круто поворачивала и выходила прямо к Днепру, на открытое пространство. Тут, без защиты лесной тени, на свободном воздухе да ещё и глядя на заманчиво блестевшую под солнцем воду днепровскую, ратники почувствовали необходимость снять с себя лишние одежды. Это немного задержало войско, когда началось всеобщее раздевание и рассупонивание. Надетые перед выходом боевые шлемы, брони, кольчужные рубахи — всё торопливо стаскивалось и приторочивалось к сёдлам, а то и вовсе относилось в обоз. Мстислав Мстиславич сначала неодобрительно хмурился, глядя на такое разоружение. Потом махнул рукой, сам снял с себя корзно, тяжёлый нагрудник и шлем и остался в толстой льняной рубахе. Подозвал своего мечника Никиту, который, как всегда, находился в пределах видимости, и передал ему лишнее тряпьё:

   — Отнеси-ка в обоз, Никитушка.

Телу сразу стало вольготно, оно свободно задышало. Чтобы, однако, войско не было захвачено врасплох противником в таком облегчённом виде, Мстислав Мстиславич решил, что с завтрашнего дня станет высылать далеко вперёд дозорные отряды.

К нему подскакал Даниил Романович. Приветливо поздоровался и предложил ехать вместе. Мстислав Мстиславич охотно согласился, весело подумав при этом, что зять, пожалуй, находясь рядом с ним, будет выглядеть больше похожим на старшего начальника, чем он сам. Облегчившись одеждой, Даниил, однако, не расстался ни с алым плащом, ни с тяжёлым шлемом, и даже знаменосец тащил позади него княжескую хоругвь. Таким образом, все признаки княжеского звания были при нём. Мстислав Мстиславич хотел было послать в обоз человека, чтобы и ему принесли хотя бы шлем, но передумал. Вместо этого он неожиданно для себя спросил:

   — Скажи-ка, зять дорогой, не держишь ли на меня какой обиды? Я уж давно хотел с тобой поговорить.

Видно было, что Даниил Романович смутился. Чуть покраснел даже, видно, не ожидал вопроса. Но быстро справился с собой и, глядя прямо в глаза тестю, ответил.

   — Немного обидел, князь Мстислав.