Битва за Лукоморье. Книга 3

Выстрелившая из пасти вишнево-красная глыба с грохотом врезалась в угол многострадальной башни, прикрывающей въезд в город слева. И кладка, которой и без того успело достаться, не выдержала. Полетели каменные обломки, башню заволокла туча известковой пыли, смешавшись с дымом и еще не осевшим до конца пеплом, и остатки зубцов рухнули.

Обвалился и верх третьего яруса, из бойниц-скважней которого по ящеру били стрелки, да и на забороле от струй лавы и от посыпавшихся сверху градом каменных осколков убереглись не все.

Крики боли и бессильной ярости донеслись даже до Никитича и его спутников. Воевода увидел, как на площадке над воротами богатырь в белом плаще взметнул вверх щит, пытаясь прикрыть от каменного града сразу Остромира и еще какого-то дружинника, и как чародей, дернувшись из-под щита к парапету, вновь заслонил воинов на стене ярко засиявшим посохом. Да только пустить волшбу в ход толком не успел, а может, сил уже не хватило. Вторая раскаленная глыба, которой плюнуло чудовище, прорвала вспыхнувшую у нее на пути завесу из голубых искр и жахнула в упор по искалеченной верхушке башни.

Каменную облицовку рассекли трещины, побежали вниз, и, осев и накренившись, башня начала оползать в ров. По ушам опять саданул раскатистый грохот, и Добрыне на миг показалось, что из-под ног ушла земля. Следом городскую стену еще раз щедро окатил огонь, взметнув над ней жадные красные языки на высоту человеческого роста. И в кладку рядом с воротами лупанул третий валун.

Когда чуть рассеялась новая туча бурой пыли и серо-черного дыма, Мадина тихонько застонала, будто всхлипнула.

Ров у моста был засыпан битым камнем, а от наполовину рухнувшей башни, похожей теперь на раскрошенный, обломанный почти под корень клык, остались одни развалины. Слева же от ворот со стены снесло два зубца, и там зияла брешь.

* * *

Ящер добился своего. Уже неважно, что тварь выберет – продолжит обстреливать и поливать пламенем прясло, чтобы расширить пролом, заодно не давая защитникам его заделать, или сразу полезет через ров и примется разносить стену башкой-тараном. И так, и эдак городской дружине долго не выстоять. Сколько-то ратники продержатся, прежде чем чудище ворвется в город, но слишком многие полягут на стенах и под стенами… и останется на месте Кремнева дымящееся пепелище. Кто-то, конечно, укроется в детинце, но опять же – надолго ли?..

А людьми город сейчас набит под завязку, как бочка – солеными грибами. Хорошо, если кремневские воеводы, поняв, что внешний пояс укреплений столицу от такого врага не защитит, велели, пока чудище осаждает главные ворота, выводить народ с другой стороны. В любой большой город Славии можно попасть самое малое через два въезда – вряд ли здесь иначе, да и подземные ходы за стены тоже должны вести… А если всё же нет? И если не успеют люди уйти? Там ведь женщин полно, детей малых, стариков беспомощных…

Ящер пока близко соваться к воротам не спешил, решив дать себе очередной роздых. Горловой мешок обвис, брюхо мерно вздымалось и опадало – чудище ни дать ни взять запыхалось и пыталось отдышаться. И при этом измотанным не выглядело. Конец хвоста молотил-метался по обугленной траве, когтищи передних лап нетерпеливо скребли землю. На самострельные болты, вновь посыпавшиеся на него из бойниц, гад внимания не обращал – отвернул от заборола башку, и только.

Глядя на подавшееся назад от края рва страшилище, Добрыня опять не сумел отогнать от себя воспоминания, нахлынувшие незваными-непрошеными. Он словно наяву… ощутил, как сжимает обеими руками рукоять меча, занося отсвечивающий алым клинок для удара. Раскалена она, рукоять эта, до того, что толстая кожа боевых рукавиц начинает тлеть, дымиться и прогорать… но ладоням толком и не горячо даже, хотя боль от соприкосновения с почти прикипающим к рукам металлом должна быть дикой… В лицо тоже шарахает волной жара, от которого, нестерпимого и убийственного, должны сползать со лба и скул клочья кожи, выгорать глаза и трещать, вспыхивая, брови и волосы на голове… но не сукровица и не кровь запекаются на лице черной коркой – всего лишь пот, смешанный с золой и копотью… И воздух, превратившийся в жидкий огонь, упрямо не опаляет горло и легкие, хотя должен бы уже в хрипящей груди всё выжечь дотла изнутри… Богатырь шагает вперед… шатается, но меча из рук не выпускает…

И в трех парах огромных, нечеловеческих очей с вытянутыми змеиными зрачками, встречающих его взгляд, вдруг вспыхивает искрами не просто изумление, а оторопь и самый настоящий, никогда прежде не испытанный страх…

«Пощ-щ-щады… Милос-сс-сти…»

Воевода тряхнул головой, велев себе не думать о том, давнем. Посопротивлявшись, воспоминания отступили, и богатырь мысленно усмехнулся: бой с отступницей – это были цветики лазоревые. Ягодки спелые волчьи – вот они, но надо хоть костьми тут, на лугу, лечь, а гада остановить.