Битва за Лукоморье. Книга 3

Десять лет назад Добрыня победил в схожей битве – обязан победить и сейчас. Ящера из Червоточины тупым не назовешь, соображает он неплохо, однако ума и хитрости у него всяко меньше, чем у хозяев Сорочинских гор. Какая-никакая, но все-таки удача.

– Что делать-то будем, Никитич? – Василий тоже не сводил глаз с замершего под стеной чудовища. – Силой-то эту гадину не возьмешь…

То-то и оно. Нет, вовсе не на свою богатырскую силу, наполовину повытянутую Иномирьем, надеялся Добрыня, прикидывая, как лучше провернуть задумку, стремительно, на ходу, складывающуюся в голове из пестрых кусочков в цельный узор. Надеялся он на кое-что иное.

Мадина молча ломала пальцы. Терёшка смотрел на воеводу так, точно ждал от него волшебства похлеще, чем от Остромира, но не ужас и не растерянность были в глазах мальчишки, а упрямая и отчаянная готовность действовать. Отдай богатырь приказ, и сын Охотника за ним в огонь шагнет.

– Драться буду, – просто и коротко бросил Добрыня. – Выйду против твари один. Ты, Вася, сейчас не боец, будешь парня с царицей охранять.

Выбить гадюке глаза стрелами, если получится, а там – как повезет. Булатный меч в ход пойдет, сухожилия на лапах подрубить попробуем… Эх, дурная, конечно, затея, но уж какая есть. Медлить-то нельзя!

– Да у него ведь шкура крепче железа! – не выдержала Мадина, подумавшая, не иначе, что посол князя Владимира рехнулся. – Как ты с ним справишься, Добрыня Никитич, будь ты хоть десять раз богатырь?..

«…крепче железа…» Железо!

Вот же оно! Встал-таки на место последний кусочек узора, которого так недоставало! Как раз туда встал, куда надо… А звонкий голосок Милены, Терёшкиной подружки, воевода услышал будто наяву.

«…Травка это не простая. Если из нее настой сделать и на железо капнуть – разъест в труху… Ее не только воры да разбойники, ее и чародеи на вес золота ценят. Есть ворожба одна, сильная да опасная: надо сухую разрыв-траву в порошок растереть и поджечь. Говорят, одна его щепотка может целую скалу в мелкий щебень разнести…»

* * *

Бурушко встревоженно повел на хозяина глазом, когда великоградец, ничего не объясняя товарищам, принялся быстро рыться в притороченных к седлу переметных сумах. Как всегда, нужное оказалось плотно упиханным на самое дно. Запасливый воевода за всеми заботами и передрягами о нем почти забыл – благо места в седельной сумке легкий похрустывающий сверток занимал совсем немного.

Что задумал Добрыня, Терёшка с Казимировичем сообразили, едва он коротко бросил: «разрыв-трава». Сын Охотника тут же кинулся помогать. Пока парень торопливо перетирал в ладонях сухие веточки, осторожно ссыпая зеленовато-серое, горько и резко пахнущее крошево обратно на холстинку, куда была завернута драгоценная Миленкина находка, Никитич вытащил из саадака лук и колчан. Отобрал три стрелы с широкими наконечниками-лопаточками и придирчиво проверил на луке тетиву.

Вернется он в Бряхимов живым – поблагодарит юную знахарку низким поклоном за то, что показала эту травку да растолковала, как ее правильно высушить. Хрупкие и ломкие стебли, усаженные серебристо-пушистыми листочками, легко растирались в пальцах. Из тугого снопика получилось всего-то полторы Добрыниных пригоршни невзрачной с виду сенной трухи.

– Ох, Никитич, а ежели не выйдет ничего? – пробормотал Василий, наблюдая, как побратим делит волшебный порошок на три равные части, увязывает каждую горсточку в тряпичный лоскут, свернув его вдоль, как обматывает древки стрел этими туго скрученными полотняными жгутами.

– Не выйдет – за меч возьмусь, – убедившись, что к древку последней стрелы тряпица с разрыв-травой прилажена у наконечника надежно, великоградец отправил стрелы обратно в колчан. – А ты, государыня, не смотри на меня такими глазами. Вы мне в этой драке ничем не поможете, только отвлекать будете и сгинете зазря.

– И всё равно ты голову смерти в пасть суешь, Добрыня Никитич, – не сдавалась алырка. – Разрыв-трава – разрыв-травой, я тоже слыхала, какие про нее сказки ходят… да только как тебе заживо сгореть-то не страшно?..

Ответить Добрыня не успел. Замешкался, пытаясь половчее подобрать слова, а сумрачное лицо Казимировича, повернувшегося к царице, уже осветила усмешка. Широкая и неожиданно почти веселая.

– Вот за это не переживай, Мадина Милонеговна. Никитич в Пучай-реке однажды искупался. Тех, кто после этого жив остался, огонь не берет. Ну, то есть не всякий огонь, знамо дело, а тот, который чудища змеиной породы выдыхают.

Обращался-то Василий к алырке, но Терёшка, ошеломленный не меньше Мадины, первым понял, на что намекнул побратим воеводы. Глаза у парня аж вспыхнули:

– Пучай-река?.. Это ж там, где…