Битва за Лукоморье. Книга 3

– Там. У Сорочинских гор. Да, было дело, проверил на себе, на что та водица способна, – кивнул Добрыня. – Сразу, как на берег вылез…

– Ты-то, может, и заговоренный, – упиралась Мадина, – а конь твой?

– А конь мой – быстрый, – только и ответил Никитич.

За Бурушку воевода переживал, но в ловкости боевого товарища не сомневался. Быстро развьючил, оставив лишь чепрак и седло с подвешенным к нему саадаком.

«Я быстрый, я справлюсь, не волнуйся, – заверил жеребец, мягко ткнув Добрыню лбом в плечо. – Но за тебя боюсь. Это, мерзкое, не устало. Ты – устал. Сильно».

– И ты тоже устал, не обманывай, – русич ласково потрепал взмокшую лошадиную шею. – Но отдыхать потом будем, дружок. Сейчас надо показать, на что мы способны – да чести богатырской не уронить.

Терёшка с Мадиной слитно ахнули, когда следом Добрыня снял шлем, стальной ворот, наручи, отцепил от перевязи всё оружие, кроме меча, и потянулся к застежкам брони у горла. Оба догадывались, зачем это, но всё равно глядели на Никитича как на человека, который собирается налегке прогуляться в Чернояр.

– Опять забеспокоился что-то гад, – встревоженный голос Казимировича раздался, когда Добрыня, выпростав со звяком руки из рукавов брони, сдирал через голову кожаный подкольчужник. – И на стены вон народ как густо высыпал…

Затягивая на себе пояс с мечом поверх льняной нательной рубахи, Никитич поспешно шагнул к полуразрушенной каменной ограде, за которой укрылся отряд, и, пригибаясь, тоже из-за нее выглянул.

Что почуял ящер, насторожившийся, выпустивший из ноздрей две густые струи дыма и снова подползший ближе к краю рва, и отчего за зубцами изуродованного, черного от копоти заборола показалось столько голов в шлемах, Добрыня понял, когда распахнулись городские ворота. Поднятое звено моста начало опускаться, и воевода нахмурился: вылазку защитники Кремнева, что ли, задумали?

Но всадников из ворот выехало всего двое.

Один – на игреневой тонконогой лошади, хрупкий и черноволосый, с чародейским посохом в левой руке. Доспехов Остромир не надел, так и остался в своей хламиде с откидными рукавами. Ехавший рядом с волшебником воин восседал на широкогрудом богатырском скакуне караковой масти. Плаща, скрывающего кольчугу, на витязе больше не было – подпалил, видать, на стене, а может, решил сбросить, чтобы в бою не мешал. Отблескивают сталью броня и островерхий шлем-шишак, у седла – вытянутый, овальный белый щит и лук со стрелами, в правой руке – длинное тяжелое копье. А еще сразу бросилась в глаза Добрыне высокая, приподнятая посадка богатыря в седле и то, что на основание стремян он опирается только носками сапог. Так ездят в Кавкасийских горах.

До ворот было далековато, лица витязя не разглядишь, но сложение всадника, осанка и конь – всё это было знакомым, не спутаешь. Не знал их лишь Терёшка, который с царем Гопоном еще не встречался.

Кто это? Николай? Или всё же…

– Пров… – вмиг осевшим голосом выдохнула Мадина. – Это он по-кавкасийски любит ездить… Николай на коне иначе сидит… и стремена не так подтягивает…

Глаза царицы распахнулись еще шире, хотя великоградец думал, что пуще уже некуда. Алырка вскрикнула, рванулась вперед, но ее удержал Василий, не дав выбежать из-за руин изгороди. Без всякого почтения-уважения к титулу сгреб в охапку.

– Пусти! – забилась та в руках богатыря. – Пусти… я туда!..

– Не дури, Мадина Милонеговна! – Добрыня повысил голос. – Смерти хочешь – и ему, и себе?

Значит, вот оно как. Как-то все ж таки выбрался царь-наемник из темницы и выдал себя за Николая. Сам о себе умудрился позаботиться – или тот, кто Прова сторожил, пошел против царской воли? Увидел, что Кремневу грозит беда, и выпустил пленника из узилища? Ладно, не до того сейчас…

В храбрости Прову, конечно, не откажешь. Чародея с собой взял, чтоб издали помогал, а сам решился выйти на смертный бой, надеясь на свой опыт змееборца. Хоть и понимает наверняка, что надежды одолеть гада – с воробьиный нос. Сшибать головы морским чудам-юдам, которые на суше слабее раза в два, – это не с закованной в непробиваемую чешую огнедышащей горой сражаться. Один смертоносный плевок превратит всадника вместе с конем в головешку. Но алырец не мог усидеть за стенами, пока с ящером дерутся и умирают другие. За это сумасбродному царю-наемнику Добрыня сейчас был готов простить многое. Правит бестолково, взбаламутил весь юг Золотой Цепи, доставил немало головной боли Владимиру… но когда в трудный час дошло до дела, показал, что готов за старых да малых жизнь положить.

Только что пользы будет от этой жертвы, если, погибнув, городу Пров ничем не поможет? Остромир в драке с чудищем мало чем пособит. Чародей, видно, убедился, что на его заклинания ящеру чихать огнем да пеплом, и решил хотя бы богатыря прикрыть волшбой. Выйди они оба против того же аспида или чуда-юда, оно бы, может, и получилось… но не сейчас.

Спасать надо бесстрашных дурней. Немедля.

В седло Добрыня вспрыгнул, больше не раздумывая и мига. Время на размышления кончилось.