Битва за Лукоморье. Книга 3

Тварь аж опешила, когда всадник-нахал, вырвавшийся вперед локтей на сто, круто повернул ей навстречу и выхватил из саадака лук. Ящер с полурыком-полушипением выбросил вперед шею, мотнул мордой и вновь до отказа разинул пасть.

Распахнулась она, как печное жерло. Не отводя взгляда от страшного ало-багрового зева, откуда тянуло гарью и сухим раскаленным жаром, Добрыня выдернул из колчана стрелу. Первую из трех.

Ну, помогай Белобог! Пусть и невеликий это груз – скрученная в жгут льняная тряпица с разрыв-травой, а всё одно заметно стрелу утяжелит и сделает неустойчивой в полете. Потому-то, опасаясь промазать, и разделил воевода заветный порошок на три части. Хоть одна стрела в цель да попадет. Благо коня быстрее Бурушки – еще поискать, и подобраться поближе к чудовищу они смогут. На то и расчет у воеводы с самого начала был.

Смогут. Справятся.

Должны.

Тетива, до отказа натянутая к мочке правого уха, резко зазвенела. Стрела сорвалась с нее, мелькнув в воздухе белым оперением, и понеслась вперед, виляя на лету. У Добрыни, привставшего в стременах, захолонуло сердце: а ну как мимо пройдет?

Воевода целился верно и не промахнулся бы, если бы чудище неожиданно не мотнуло мордой. Стрела ударилась о чешуйчатую губу, отскочила и ткнулась в траву.

Бурушко на всем скаку отпрыгнул вправо. Ящер рявкнул, багровые глазищи опять начали прикрываться громадными, как щиты, веками, тоже сплошняком покрытыми чешуей. Во второй раз запела тетива, и тут уж богатырь, воспользовавшись тем, что гад зажмурился, промаха не дал. Вторая стрела исчезла в дымящейся пасти, меж двух рядов оскаленных кривых зубищ. Следом великоградец твердой рукой послал и третью.

Загодя прилаживать к стреле запал и поджигать его перед тем, как спускать тетиву, Добрыня не стал. Пламени у страшилища в глотке и без того довольно, тряпица сама вспыхнет. Лишь бы разрыв-трава не подвела.

Сквозь частокол клыков хлынули первые струйки огня, и, хлопнув скакуна по лопатке, русич снова поднял его на дыбы. Чуть ли не перед самой оскаленной мордой.

Нет, не просто так Добрыня поснимал и с коня, и с себя всё, что только можно, уменьшая вес, который нес на себе Бурушко. Дивоконь оттолкнулся от земли сразу четырьмя копытами. Громко заржав, прямо с места взвился вверх. «Богатырский скок» у Добрыниного жеребца всегда получался на зависть, и нынче Бурушко, несмотря на усталость, сполна показал, на что способен.

Лязгнули жуткие клыки, да только попусту воздух вспороли. Мелькнули под ногами и брюхом жеребца широченные вывернутые ноздри, запоздало ударившие дымом. Полыхнули кроваво буркала – каждое величиной с огромное блюдо. Тварь вскинула голову, торчащий на лбу острый гребень нацелился было поддеть живот дивоконя, но Бурушко перемахнул и через него. Подковы скакуна опустились на загривок гада, загрохотав по отсвечивающей булатным блеском чешуе.

Со стороны глянуть – ну и зрелище, наверное: богатырь верхом на коне по громадному чудищу скачет! Жеребец вихрем пронесся по чешуйчатой спине. Соскочил с нее, пластаясь в новом длинном прыжке. Увернулся от ящерова хвоста, удар которого поднял с земли тучу пепла… а во второй раз садануть хвостом по ускользающей верткой добыче гад не успел.

Он вдруг замер, точно его чарами сковало. Или как будто, подвоха ниоткуда не ожидаючи, плюху по морде словил. Застыл неподвижно, вытаращив зенки, прислушиваясь к чему-то у себя в одышливо раздувающейся утробе, а потом заметался да завертелся на месте, тряся башкой. Ему было уже не до воеводы. Взревело Чернобогово отродье так, что у Добрыни уши на миг заложило, и тут же рев захлебнулся, словно гадина подавилась рвотой.

Остановив Бурушку на безопасном расстоянии от бьющейся в корчах твари, богатырь пристально смотрел с седла на то, что с ней делается, стараясь ничего не упустить и запомнить всё увиденное до мелочей.

Вспученное брюхо ящера сотрясали судороги. Зоб под горлом раздулся совсем уж жутко, пошел трещинами, как лопающаяся от спелости чудовищная серо-стальная ягода. Из покрывшей его сетки разрывов хлестануло огнем – уже не багровым, а яростно-белым, ослепляющим, брызжущим во все стороны. Закапали-заструились наземь ручьями и расплавленная плоть, и то, что еще несколько мгновений назад было чешуей, которую не брали ни стрелы, ни клинки. Страшный белый огонь, заживо пожиравший тварь изнутри, разгорался всё ярче, и Добрыню будто что-то толкнуло: хватит любоваться, пора убираться подальше да не медлить!

Богатырь развернул жеребца, тот взял с места крупной рысью, перешел в намет – и позади грохнуло. Так, что аж земля затряслась. Порыв горячего ветра толкнул Добрыню в спину, взвихрил гриву Бурушки, над головой пролетели, падая с маху в траву, какие-то горящие ошметки, и русич обернулся в седле.