Битва за Рим

– Так я и делаю, Сократ, – с ухмылкой отозвался Митридат. Ему был по сердцу этот отвратительный клиент из Вифинии – потому хотя бы, что ни один из его братьев, будь он таким же противным, не дожил бы до без малого шестидесяти лет. То, что ни один из его братьев, как противных, так и приятных, не дожил даже до двадцати, царя не волновало. Как мягкотелы эти вифинцы! Если бы не Рим и не римское покровительство, то Понт проглотил бы Вифинию уже поколение назад. Рим, Рим, Рим… Куда ни сунься, всюду он! Почему бы Риму не развязать какую-нибудь кровопролитную войну на другом краю Срединного моря и не увязнуть в ней лет на десять? Потом, когда он снова вспомнил бы о Востоке, там уже безраздельно царил бы Понт и у Рима не оставалось бы выбора: ему пришлось бы сосредоточиться на Западе. Там, где заходит солнце.

– Поручаю тебе, Гордий, следить за действиями Луция Корнелия Суллы в Киликии. Сообщай мне все в мельчайших подробностях! Ничто не должно ускользнуть от твоего внимания. Ясно?

– Да, мой повелитель, – ответил, содрогаясь, Гордий.

– Хорошо. – Царь зевнул. – Я голоден. Время трапезы.

Но когда Гордий побрел вместе с остальными в пиршественный зал, царь прикрикнул:

– Не ты! Ты возвращаешься в Мазаку. Живо! Пусть Каппадокия знает, что у нее есть царь.

К несчастью для Митридата, весенняя погода была на руку Сулле. Перевал, носивший название Киликийские Ворота, располагался ниже и был менее заснеженным, чем те три перевала, по которым Митридату предстояло вести свою пятидесятитысячную армию от лагеря под Зелой к подножию горы Аргей. Гордий уже прислал в Синопу донесение, что Сулла и его армия выступили в поход раньше, чем царь мог надеяться перевалить через горы. Следующее донесение пришло перед самым выступлением царя из Зелы; в нем говорилось о приходе Суллы в Каппадокию и о лагере, разбитом в четырехстах стадиях южнее Мазаки и на таком же расстоянии от Команы Каппадокийской. Узнав, что Сулла пока что довольствуется этим, царь облегченно перевел дух.

Тем не менее, бесчувственный к тяготам людей и животных, он погнал свою армию через горы; офицерам приказывалось нахлестывать скотину, а выбившуюся из сил без сожаления сталкивать в пропасть. Гонцы уже мчались на восток, в армянский город Артаксату, к царскому зятю Тиграну, с предостережением о появлении в Киликии римских войск и о рыщущем в Каппадокии наместнике. Встревоженный Тигран счел нужным предупредить своих парфянских властителей и ждать повелений из Селевкии на Тигре, ничего пока больше не предпринимая. Митридат не просил помощи, но Тигран давно уяснил, что к чему, и не очень-то стремился сойтись лицом к лицу с Римом, независимо от действий Митридата.

Дойдя до реки Галис, перейдя ее и поставив свои пятьдесят тысяч лагерем рядом с другими пятьюдесятью тысячами, занимавшими Мазаку, понтийский царь встретился с Гордием, спешившим поведать ему нечто невероятное.

– Римлянин строит дорогу

!

Царь не поверил своим ушам:

– Дорогу?!

– Через Киликийские Ворота, мой повелитель.

– Там и так есть дорога, – сказал Митридат.

– Я знаю, знаю.

– Зачем строить другую?

– Не имею понятия!

Пухлые красные губы небольшого рта сначала выпятились, потом поджались, отчего Митридат, не зная этого (не находилось самоубийц, посмевших бы ему на это указать), стал похож на рыбу; так он шевелил губами какое-то время, а потом пожал плечами.

– Они любят строить дороги, – озадаченно молвил он. – Что ж, можно проводить время и так. – Он насупился. – Ведь он очутился здесь гораздо быстрее, чем я.

– Эта дорога, великий государь… – осторожно напомнил о себе Неоптолем.

– Говори!

– Думаю, Луций Корнелий Сулла взялся ее улучшить. Чем лучше дорога, тем быстрее по ней пройдут его войска. Потому римляне и прокладывают хорошие дороги.

– Но он ведь прошел по той, которая была. Зачем заново ее мостить, уже ею воспользовавшись? – вскричал Митридат, терявшийся в догадках; ведь люди – расходный материал, при помощи кнута их можно провести любой дорогой. Зачем уподоблять переход через перевал городской прогулке?

– Можно предположить, – смиренно молвил Неоптолем, – что, испытав качество существующей дороги, римлянин решил ее улучшить на тот случай, если ему снова нужно будет по ней пройти.

В этом уже улавливался смысл. Царь выпучил глаза:

– Раз так, придется его удивить. Сначала я вышвырну его и его киликийских наемников из Каппадокии, а потом не поленюсь срыть его новую дорогу. Я обрушу камни с этой дороги ему на голову!

– Прекрасно сказано, мой повелитель! – вильнул хвостом Гордий.

Царь презрительно закряхтел. Он подошел к своему коню, наступил на спину коленопреклоненному рабу и сел в седло. Не дожидаясь своей свиты, он пришпорил скакуна и пустил его галопом. Гордий поскакал следом за царем, бормоча верноподданнические слова. Неоптолем остался стоять, провожая их взглядом.