Битва за Рим

Ответ родился, стоило взглянуть на окутанную паром Субуру внизу. Конечно, Аврелия! Гай Юлий Цезарь был далеко, в провинции Азия. Он, конечно, постарался, чтобы за Аврелией присматривали, но так ли уж зазорно нанести ей визит? Сулла, сразу обретя юношескую легкость, сбежал по ступенькам вниз и зашагал к спуску Урбия – кратчайшему пути к Малой Субуре и к треугольной инсуле Аврелии.

Евтих впустил его, но не без колебания; похожим был и прием, оказанный ему Аврелией.

– Твои дети бодрствуют? – спросил ее Сулла.

– Увы, да, – был усталый ответ. – Похоже, я произвожу на свет совят, а не ласточек. Они терпеть не могут ложиться спать и вставать.

– Ну так побалуй их, – предложил он, опускаясь на мягкую, удобную кушетку. – Пускай побудут с нами. Дети – лучшие соглядатаи.

Она просияла:

– Правильно, Луций Корнелий!

Мать усадила детей в дальнем углу комнаты. Две девочки-подростка быстро вытягивались, мальчик тоже: это было его судьбой – обгонять всех ростом.

– Рад с тобой повидаться, – молвил Сулла, не глядя на поставленное слугой у его локтя вино.

– Взаимно.

– Больше, чем в прошлый раз?

Она прыснула:

– Вот ты о чем! Да, у меня вышла серьезная неприятность с мужем, Луций Корнелий.

– Я так и понял. Но в чем причина? Таких преданных и целомудренных жен, как ты, еще свет не видывал, уж я-то знаю!

– Он не заподозрил меня в неверности и не поставил под сомнение мое целомудрие. Наши с Гаем Юлием расхождения носят, скорее… теоретический характер, – сказала Аврелия.

– Теоретический? – переспросил Сулла с широкой улыбкой.

– Ему не нравятся наши соседи. Не нравится, что я домовладелица. Не нравится Луций Декумий. Не нравится, как я воспитываю детей, овладевающих местным жаргоном на равных с латинским. Кроме того, они говорят на нескольких греческих диалектах, а еще на арамейском, еврейском, на трех галльских наречиях и ликийском.

– Ликийском?

– Сейчас у нас на третьем этаже живет ликийская семья. Дети ходят куда хотят, а главное, с невероятной легкостью усваивают языки. Я и не знала, что у ликийцев свой язык, страшно древний, родственный писидийскому.

– У вас с Гаем Юлием вышла ссора.

Она пожала плечами и поджала губы:

– Мягко говоря.

– Дело усугубило то, что ты непокорна, а это не по-женски и не по-римски, – ласково проговорил Сулла, в памяти которого еще свежа была расправа над дочерью, попытавшейся проявить непокорность. Но Аврелия – это Аврелия, к ней нельзя подходить с чужой меркой – только с ее собственной, о чем твердили многие, не осуждая, а восторгаясь, так сильны были ее чары.

– Да, непокорна, – согласилась она без малейшего раскаяния. – И моя непокорность была так велика, что муж осадил назад. – Ее взгляд стал вдруг печален. – Ты согласишься, Луций Корнелий, что это самое худшее, что могло случиться. Ни один мужчина вашего положения не может позволить жене взять над собой верх. Он стал безразличен и отказывался возвращаться к обсуждению этих вопросов, как я ни старалась его расшевелить. Какой ужас!

– Он тебя разлюбил?

– Вряд ли. Хотелось бы мне, чтобы это было так! Это сильно облегчило бы его жизнь.

– Значит, теперь тогу носишь ты?

– Боюсь, что да. С пурпурной каймой.

Теперь он поджал губы:

– Тебе бы быть мужчиной, Аврелия. Раньше я этого не понимал, но это правда.

– Да, ты прав, Луций Корнелий.

– Выходит, он с радостью отправился в провинцию Азия, а ты была рада его проводить?

– И снова ты прав, Луций Корнелий.

Он повел рассказ о своем путешествии на Восток и приобрел еще одного слушателя: Цезарь-младший устроился на кушетке рядом с матерью и жадно впитывал историю встреч Суллы с Митридатом, Тиграном, парфянскими послами.

Мальчику скоро должно было исполниться девять лет. Он стал еще красивее, чем раньше, думал Сулла, будучи не в силах оторвать взгляд от его лица. Как он походил на Суллу-младшего! Но при этом совсем другой. Он уже не был прежним почемучкой, теперь он был склонен слушать, прижавшись к Аврелии и не шевелясь, с горящими глазами, разомкнутыми губами; выражение лица свидетельствовало об остром интересе.

Потом он все же не удержался и забросал рассказчика вопросами, проявив больше ума, чем Скавр, больше осведомленности, чем Марий, и больше интереса, чем они, вместе взятые. «Откуда он все это знает?» – недоумевал Сулла, ловя себя на том, что беседует с восьмилеткой точно так же, как со Скавром или с Марием.

– Что, по-твоему, случится дальше? – спросил его Сулла, и не снисходительно, а с интересом.

– Война с Митридатом и Тиграном, – ответил юный Цезарь.

– Но не с парфянами?

– С ними будет длительный мир. Но если мы победим в войне с Митридатом и Тиграном, то завладеем Понтом и Арменией, и тогда парфяне испугаются Рима так же, как сейчас напуганы Митридат и Тигран.

Сулла кивнул:

– Совершенно верно, юный Цезарь.

Они проговорили еще час, потом Сулла встал и перед уходом потрепал юного Цезаря по голове. Аврелия проводила его до дверей, подав знак Евтиху, что пора укладывать детей.

– Как все твои? – спросила Аврелия Суллу, собравшегося выйти на улицу Патрициев, многолюдную, несмотря на давно наступившую темноту.