Битва за Рим

Не желая слушать дальше, Сулла бросился в комнату перед садом перистиля, где Элия уложила больного. Сама она стояла у двери, замотанная в шаль.

– В чем дело? – повторил Сулла, подбегая к ней.

– Сулле-младшему очень плохо, – прошептала она. – Два часа назад я позвала врачей.

Сулла оттолкнул врачей и, напустив на себя беспечный, уверенный вид, нагнулся к сыну:

– Чем ты так всех напугал, Сулла-младший?

– Отец! – простонал Сулла-младший, улыбаясь через силу.

– Что с тобой?

– Мне холодно, отец! Ты не возражаешь, если я буду называть тебя tata при чужих?

– Конечно нет.

– Как больно!..

– Где болит, сынок?

– Вот здесь, в груди, tata. Я замерз.

Он дышал с большим трудом, громко, хрипло. Сулле это напомнило пародию на кончину Метелла Нумидийского Свина, и потому, наверное, ему не верилось, что это тоже агония. Сулла-младший при смерти? Не может быть!

– Молчи, сынок. Ты можешь лечь? – Перед этим врачи усадили больного, подперев подушками.

– Лежа я не могу дышать. – Глубоко запавшие, обведенные черными кругами глаза жалобно смотрели на отца. – Только не уходи, tata, хорошо?

– Я здесь, Луций. Я никуда не уйду.

Но при первой же возможности Сулла отвел Аполлодора Сицилийца в сторону, чтобы выяснить, что происходит.

– Воспаление легких, Луций Корнелий. Недуг, с которым и так нелегко справиться, тем более в этом тяжелейшем случае.

– Почему случай тяжелейший?

– Потому что, боюсь, затронуто сердце. Мы не вполне понимаем, как функционирует сердце, хотя мое мнение – что оно помогает печени. У молодого Луция Корнелия раздуло легкие, и жидкость оттуда попала в оболочку вокруг сердца. Сердце сдавлено. – У Аполлодора Сицилийца был испуганный вид: при подобных обстоятельствах ему всегда приходилось расплачиваться за свою громкую славу. Как тяжело было говорить знатному римлянину, что с болезнью не сладит ни один эскулап! – Прогноз плохой, Луций Корнелий. Боюсь, ни я, ни другой врач ничего не сможем поделать.

Внешне Сулла стойко принял приговор, к тому же разум подсказывал ему, что врач совершенно искренен и очень хочет вылечить мальчика, но не может. Врач был хорош, хотя большинство эскулапов мошенники: достаточно вспомнить, что он правильно установил причину смерти Свина. С любым может стрястись беда, при которой бессильны врачи со всеми их ланцетами, клистирами, припарками, настойками, волшебными травами. Все было в руках случая. Сулла понял, его обожаемому сыну не повезло, от него отвернулась богиня Фортуна.

Он подошел к постели сына, отпихнул гору подушек, уселся на освободившееся место и обнял юношу.

– Ах, tata, так гораздо лучше. Не оставляй меня!

– Я не двинусь с места, сынок. Я люблю тебя больше всех на свете.

Он просидел так несколько часов, поддерживая сына, прижимаясь щекой к его мокрым от пота всклокоченным волосам, слушая его тяжелое дыхание и вскрикивания – свидетельства жестоких мучений. Мальчика невозможно было уговорить ни откашляться – слишком велика была боль, ни попить – губы были густо обметаны, язык распух и почернел. Время от времени он начинал говорить, обращаясь только к отцу, но голос его все больше слабел, слова становились все невнятнее, пока он совсем не перенесся в неподвластный разуму мир.

Так продолжалось тридцать часов, пока он не умер на онемевших руках отца. Сулла шевелился только по его просьбе, не ел и не пил, не справлял нужду, однако не чувствовал никакого неудобства, так важно было оставаться с сыном. Для него стало бы утешением, если бы Сулла-младший узнал его перед смертью, но тот уже унесся в неведомую даль, не чувствовал рук, на которых лежал, и умер, не приходя в сознание.

Луций Корнелий Сулла всем внушал страх. Четверо врачей, боясь дышать, оторвали руки Суллы от бездыханного тела сына, помогли ему встать на ноги, тело положили на кровать. Но Сулла ничем не усугубил их страх, напротив, вел себя как разумнейший, добрейший человек. Когда в его онемевшие члены вернулась кровь, он помог врачам обмыть тело и обрядить в детскую тогу с пурпурной полосой. Уже в декабре, в праздник в честь богини Ювенты, Сулла-младший должен был стать совершеннолетним и облачиться во взрослую тогу. Чтобы рыдающие рабы поменяли белье, он поднял мертвое тело и долго держал его, потом опустил на свежие чистые простыни, уложил мертвые руки вдоль тела, прижал монетами веки, чтобы не открылись, сунул еще одну монету в рот – плата Харону, который перевезет его в мир теней.

Все эти страшные часы Элия не отходила от двери; теперь Сулла взял ее за плечи, подвел к креслу рядом с кроватью и усадил, чтобы она могла видеть мальчика, которого нянчила с самого детства и считала сыном. Здесь же были Корнелия Сулла со страшным от побоев лицом, Юлия, Гай Марий и Аврелия.

Сулла приветствовал их, как вменяемый человек, принял их слезные соболезнования, даже пытался улыбаться. На их опасливые вопросы он отвечал ясно и твердо.