– Она девочка, а девочкам не предоставляют выбор и не идут навстречу. Они делают то, что им велят.
– Это несправедливо,
– Отчего же? – спросил
– Понимаю, – молвил Сулла-младший, принимая это объяснение как непреложный факт.
– А теперь я должен идти. У меня дела, – сказал Сулла, вставая. – Ты ешь?
– Немного. Меня тошнит.
– Я вернусь позже.
– Только не забудь,
Приличия требовали теперь отужинать вместе с Элией у Квинта Помпея Руфа, стремившегося завязать дружеские отношения. Хорошо, что Сулла не обещал привести Корнелию Суллу для знакомства с сыном хозяина дома; кричать она перестала, но, как рассказала Элия, легла с совершенно убитым видом в постель и отказалась от еды.
Никакой другой протест бедной Корнелии Суллы не разъярил бы Суллу так ужасно; Элия испугалась его взгляда, вспыхнувшего холодным огнем.
– Не допущу! – взревел он и выбежал вон, прежде чем Элия успела его удержать.
Он ворвался в комнату к рыдающей девушке, рывком поднял с узкого ложа, не обращая внимания на ее ужас, поставил перед собой на цыпочки, крепко держа за волосы, и принялся хлестать ладонью по щекам. Теперь она не кричала, а только еле слышно скулила, испуганная выражением отцовского лица сильнее, чем наказанием. Отвесив дочери два десятка пощечин, он отшвырнул ее, как куклу, нимало не заботясь о том, не расшибется ли она.
– Больше не вздумай так поступать, дочь, – произнес он чуть слышно. – Не смей дурить мне голову своей голодовкой. Хотя валяй – я буду только рад счастливому избавлению! Твоя мать чуть не умерла, отказываясь от пищи. Но учти, меня не проведешь! Хоть умори себя голодом, хоть подавись едой, которую я запихну тебе в глотку, как гусыне, что откармливает крестьянин! Все равно ты выйдешь за молодого Квинта Помпея Руфа, причем с улыбкой и с песней на устах, не то убью! Слышишь? Я убью тебя, Корнелия.
Ее лицо пылало, глаза потемнели, рассеченные губы распухли, из носа текла кровь, но гораздо хуже была сердечная боль. Впервые в жизни она столкнулась с такой злобой, впервые испугалась отца, впервые почувствовала себя в опасности.
– Я поняла тебя, отец, – прошептала она.
Элия ждала за дверью, вся в слезах. Когда она попыталась войти, Сулла больно схватил ее за руку и оттащил в сторону.
– Прошу тебя, Луций Корнелий, прошу!.. – завывала Элия, перепуганная жена и полная смятения мать.
– Оставь ее! – приказал он.
– Я должна к ней войти. Я ей нужна!
– Она будет сидеть там, никто к ней не войдет.
– Позволь мне хотя бы остаться дома! – Как она ни старалась сдержать слезы, ее душили рыдания.
Сулла боролся с приступом гнева, слышал, как у него колотится сердце, тоже готов был разрыдаться – от неистовства, а не от горя.
– Ладно, оставайся, – прохрипел он с клокотанием в груди. – Я один порадуюсь будущему браку за всю семью. Но не смей к ней входить, Элия. Ослушаешься – и я расправлюсь с тобой, как с ней.
Пришлось ему в одиночестве идти в дом Квинта Помпея Руфа на Палатине, с видом на Римский форум, и силиться произвести хорошее впечатление на радостную семью хозяина дома, включая женщин, обмиравших от мысли, что молодой Квинт породнится с патрициями Юлиями Корнелиями. Жених оказался приятным с виду, зеленоглазым и темно-рыжим, высоким и гибким, но Сулла быстро понял, что умом он в подметки не годится своему отцу. Это было даже к лучшему: он получит консульство вслед за отцом, Корнелия Сулла нарожает от него рыжих детишек, он станет хорошим мужем – верным, заботливым. Сулла ухмылялся про себя, думая о том, что молодой Квинт Помпей Руф будет ей куда более подходящим, покладистым мужем, чем избалованный и дерзкий щенок Гая Мария, хотя его дочь все равно не согласится с очевидным.
Помпеи Руфы оставались, в сущности, людьми провинциальными, поэтому ужин завершился еще до наступления темноты, хотя была в разгаре зима. Зная, что должен сделать еще одно дело, прежде чем вернуться домой, Сулла остановился на ступеньках, ведущих к Новой дороге и к Форуму, и хмуро уставился вдаль. До Метробия слишком далеко, и путь туда небезопасный. На что же употребить остающийся час?