Битва за Рим

После этого повисла тишина. Казалось, ей не будет конца. «Кто-то должен ее нарушить!» – подумал Сулла и непроизвольно, не готовый что-либо сказать, открыл рот.

– А как же Гай Марий? – вырвалось у него.

Луций Цезарь прищурился:

– Признаюсь, я не назвал Гая Мария, потому что, памятуя сказанное тобой, Луций Сулла, полагал, естественно, что его услугами воспользуется мой коллега Публий Рутилий!

– Мне он не нужен! – возразил Луп. – Не желаю, чтобы мне его навязывали! Пусть остается в Риме с остальными старцами и калеками. Он слишком стар и недужен, чтобы воевать.

Тут поднялся Секст Юлий Цезарь:

– Можно мне взять слово, старший консул?

– Пожалуйста, говори, Секст Юлий.

– Я не стар, – сипло начал Секст Цезарь, – но, как известно всем в этом собрании, я нездоров. Мое дыхание затруднено. В молодые годы я приобрел богатый военный опыт, воюя вместе с Гаем Марием в Африке и в Галлии против германцев. Я также был при Аравсионе, где мне спасла жизнь, без сомнения, моя болезнь. Но близится зима, и от меня в Апеннинской кампании толку будет не много. Возраст берет свое, у меня слабая грудь. Однако я не собираюсь уклоняться от исполнения своего долга, ведь я происхожу из знатной римской семьи. Но никто еще не упомянул кавалерию, а она нам понадобится. Я бы просил это собрание не возлагать на меня командование в горах. Вместо этого я прошу поручить мне собрать флот и доставить в течение холодных месяцев конницу из Нумидии, Заальпийской Галлии и Фракии. Я также могу набирать в нашу пехоту римских граждан, проживающих на чужбине. Вот работа, для которой я чувствую себя пригодным. После возвращения я бы с радостью принял любое командование на поле боя, которое вы пожелаете на меня возложить. – Он откашлялся, из его груди донесся свист. – Я бы просил сенат рассмотреть вместо меня кандидатуру Гая Мария в качестве легата.

– Надоели эти свойственники! – крикнул Луп, вскакивая. – Нет, так не пойдет, Секст Юлий! Я годами тебя слушаю и понял, какой у тебя удобный недуг! Когда надо, он появляется, когда надо, проходит. Я тоже так могу – слушай! – И Луп шумно задышал.

– Возможно, ты устал от моего свистящего дыхания, Публий Луп, но изволь послушать! – мягко молвил Секст Цезарь. – Свист появляется у меня не при вдохе, а при выдохе.

– Мне не важно, когда ты издаешь свои гадкие звуки! – крикнул Луп. – Со мной твой номер не пройдет, и тебе не удастся уклониться от исполнения долга и уступить место Гаю Марию!

– Прошу внимания, – заговорил, поднимаясь, принцепс сената Скавр. – Мне есть что сказать на этот счет. – На Лупа, застывшего на помосте, он смотрел с таким же выражением, как раньше на Вария, обвинявшего его в измене. – Ты не относишься к моим любимцам, Публий Луп! Меня глубоко уязвляет то, что ты носишь такое же имя, как мой дорогой друг Публий Рутилий, именуемый Руф. Возможно, вы с ним родня, но между вами нет ничего общего! Рыжий Руф был украшением этого собрания, его здесь очень не хватает. А Луп Волк – одна из самых пагубных язв сената!

– Ты оскорбляешь меня! – ахнул Луп. – Это запрещено! Я консул!

– А я глава этого собрания, Публий Волк, и, полагаю, убедительно доказал в свои лета, что могу делать все, что пожелаю, – ибо когда я что-то делаю, Публий Волк, то с вескими на то основаниями и заботясь о священных интересах Рима! А ты, жалкий червь, лучше спрячь свою головку. Я не о той части твоей анатомии, что кое-как приделана к твоей шее. Кем ты себя возомнил? Ты уселся в это кресло только потому, что у тебя хватило денег на подкуп избирателей!

Луп, багровый от ярости, разинул было рот.

– Не вздумай, Луп! – взревел Скавр. – Сиди и молчи!

Скавр повернулся к Гаю Марию, сидевшему совершенно прямо; никто не мог представить, что он чувствовал, когда намеренно избегали произносить его имя.

– Вот величайший человек! – продолжил Скавр. – Одним богам ведомо, сколько раз в жизни я его проклинал! Одним богам ведомо, сколько раз я жалел, что он появился на свет! Одним богам ведомо, сколько раз я оказывался злейшим его врагом! Но чем быстрее бегут года, чем короче и тоньше становится нить моей жизни, тем меньше остается людей, к которым я чувствую привязанность. И дело не только в близости смерти. Накопленный опыт подсказывает мне, кто достоин благодарных воспоминаний, а кто нет. Ко многим, кого я горячо любил, я теперь равнодушен. Но некоторых из тех, кого люто ненавидел, я теперь превозношу.

Зная, что Марий не отрывает от него горящих глаз, Скавр старался на него не смотреть, понимая, что иначе расхохочется и испортит свою прочувствованную речь. Чувство юмора порой оказывается досадной помехой!