Битва за Рим

– Похоже, твой отец мастак оставлять людей умирать от холода и голода. – Он надеялся, что эти слова звучали мужественно, но колени у него тряслись.

– А тебя от такого тошнит, бедняжка Марк Туллий? – спросил Помпей, посмеиваясь, и с нежностью потрепал Цицерона по спине. – Война есть война, что тут скажешь. Они поступили бы с нами так же, сам знаешь. Что ж, ничего не поделаешь, если тебе от такого тошно. Возможно, ум отбивает охоту к войне? Значит, мне повезло. Не хотел бы я, чтобы мой противник оказался не только воинственным, но еще и таким умным, как ты. Риму на пользу, что среди его граждан куда больше таких, как мой отец и я, чем таких, как ты. С их помощью Рим стал тем, что он есть. Но кто-то должен заниматься делами на Форуме, и это, Марк Туллий, твое поле битвы.

Той весной битва на этом поле была ничуть не менее яростной, чем на любом из военных театров, потому что Авл Семпроний Азеллион схватился с ростовщиками не на жизнь, а на смерть. Никогда еще римские финансы, как государственные, так и частные, не были в таком плачевном состоянии, даже во времена Второй Пунической войны, когда Ганнибал занял Италию и отрезал Рим.

Коллегии торговцев припрятывали деньги, казна была почти пуста и пополнялась крайне скудно. Даже в тех частях Кампании, которые находились в руках римлян, царил такой хаос, что не было никакой возможности наладить регулярный сбор податей. Пока Брундизий, один из важнейших портов, был полностью отрезан от Рима, квесторам не удавалось заставить торговцев платить таможенные и портовые сборы. Восставшие италики, разумеется, налогов не платили. Провинция Азия, ссылаясь на угрозу войны с Митридатом, всячески откладывала выплаты по своим обязательствам, к тому же и доходы провинции заметно сократились. Вифиния вовсе перестала платить. Денег, которые давали Африка и Сицилия, хватало только на дополнительные закупки пшеницы. К тому же сам Рим оказался в должниках у Италийской Галлии, которая поставляла значительную часть оружия и доспехов. Нововведение Марка Ливия Друза вызывало недоверие к наличным деньгам – кто знает, не достался ли тебе тот самый восьмой денарий, отчеканенный не из серебра, а из меди с серебрением, да и сестерциев что-то стало слишком много. Люди побогаче все чаще брали займы – никогда еще процентные ставки не взлетали так высоко.

Авл Семпроний Азеллион, которому не занимать было деловой хватки, решил, что дело исправит долговая амнистия. Идея была привлекательной, к тому же не противоречила законам. Он раскопал какое-то древнее установление, которое запрещало назначать плату за пользование деньгами. Другими словами, объявил Азеллион, давать деньги в долг под процент незаконно. Да, никто не вспоминал про этот древний закон веками, и среди многих всадников-финансистов такая доходная практика вошла в обычай, что достойно всяческого сожаления. Но по сути, куда больше всадников, вовлеченных в эту деятельность, не ссужают деньги, а занимают сами, и, пока их положение не будет облегчено, никому в Риме не удастся разделаться с долгами. С каждым днем количество должников росло как снежный ком, люди едва сводили концы с концами, а суды, где рассматривались дела о банкротствах, были закрыты, как и все остальные, так что кредиторы прибегали к самым жестким мерам, лишь бы вернуть свое.

Однако не успел еще Азеллион вдохнуть новую жизнь в древний закон, к нему пришли ростовщики с просьбами возобновить процессы о банкротствах.

– Как? – взревел городской претор. – Со времен Ганнибала Рим не переживал такого трудного времени, и что же? Передо мной стоит кучка людей и просит меня усугубить положение? Как я вижу, тут собрались те, чье отвратительное корыстолюбие не знает меры, так вот что я вам скажу: пойдите вон, или я открою суд. Суд, в котором вас обвинят в ростовщичестве!

Азеллион оставался глух к любым возражениям. Если бы ему удалось объявить взимание процентов незаконным, он очень существенно облегчил бы бремя римских должников, причем совершенно легальным способом. Пусть выплачивается лишь основной долг, не проценты. По семейной традиции Азеллион, как и все Семпронии, был заступником обездоленных. Он выступал за справедливость с рвением и фанатизмом, подкрепленными убеждением, что на его стороне закон, против которого его противники не могут пойти.