Блэк Виллидж

С другой стороны улицы он смутно различал небольшой полуразрушенный дом, внутри которого скрывалась его цель. Согласно спущенным ему сведениям, он в очередной раз должен был казнить весьма странную цель по имени Альфан Гавиаль. Начальство не смогло прояснить ему, о мужчине или о женщине идет речь и даже идет ли речь о существе, находящемся в близкой или не очень связи с человеческим родом. Бурдушвили знал, что Альфан Гавиаль весит меньше пятидесяти килограммов, закутан в лохмотья, что удесятеряет его реальный объем и усложняет нанесение ударов в случае намечающейся схватки, обладает смрадной полостью и живет в недоступной цементной выемке под развалинами своего дома. А еще подозревается, что во время смертельного поединка Альфан Гавиаль может прибегнуть к телепатии. И последнее, Альфан Гавиаль полагает, что человечеству пришел конец и, в противоположность тому, что проповедует Организация, пришла пора ему об этом поведать.

Бурдушвили сделал пару шагов под хлещущим ливнем, потом отступил и снова прислонился к железной стенке, которую только что покинул. Его оттолкнула ярость водяных каскадов, но также и мысль, что он послан казнить кого-то, кто придерживается относительно человечества и его различных слагаемых того же мнения, что и он сам. А вдруг окажется, что Альфан Гавиаль состоит в Организации, внезапно пришло ему в голову. Если так, меня втягивают в жалкие внутренние разборки. И что же я

12. Кирковян

Загорелась красная лампочка срочного вызова, в комнату отдыха вторглась медсестра, и Кирковян, который как раз соскальзывал из дремоты в сон, пробудился и встал. Он не ощущал ни свежести, ни бодрости. Медсестра была рыжая, совсем не красавица, и Кирковян вопросительно на нее уставился. Женщина смутилась, как будто была в Кирковяна влюблена. Ее веки задрожали.

– Блок 2, – сказала она.

– Роды? – спросил Кирковян.

Медсестра колебалась.

– Не совсем, доктор, – сказала она.

Ее звали Паула Дженнакис, ей было тридцать, она недавно развелась, и Кирковян знал, что теперь она живет на пару с одной из сиделок. Хирург относил ее к замечательным профессионалам и, пытаясь объяснить ее смущение, отмел в сторону гормональное или сентиментальное расстройство. Ее беспокоило что-то другое.

– Все в порядке, Паула? – произнес он дружеским тоном.

Женщина помолчала секунду, прежде чем ответить.

– Там проблема, – сказала она.

Кирковян кончал застегивать свой белый халат.

– Поглядим, – сказал он. – Проблема какого рода?

Они уже вышли в коридор. Каких-то двадцать метров до лифта, потом еще сто до операционного блока.

– Раненый ни на что не похож, – сказала Паула Дженнакис.

– Эка невидаль, – пошутил Кирковян. – Несчастный случай на производстве? Мотоциклист?

– Инопланетянин, – сказала Паула Дженнакис.

Кирковян надул губы, потом поднял брови в фаталистической гримасе.

– Видали и такое, – произнес он.

– Он действительно ни на что не похож, – настаивала Паула Дженнакис.

Лифт остановился на втором подземном уровне. Все вокруг сияло белизной, но с одной стороны стена была покрашена в оранжевый цвет. Как всякий раз, когда двери лифта открывались в этом месте, Кирковян вспомнил собрание, на котором был поставлен вопрос о цвете. Он проголосовал против оранжевого, против предложения архитектора, и, как зачастую когда его мнение запрашивалось в рамках демократии, оказался в меньшинстве.

Не говоря ни слова, они дошли до центра неотложной помощи. В конце коридора из зала вышел Пуччини, весь в синем, в шапочке на голове, подал им знак. Он помахивал большими рентгеновскими снимками, и в тишине сотрясаемые им тяжелые листы издавали негромкий пластиковый рокот, один из привычных для этого этажа шумов.

– Никогда такого не видел, – прокомментировал Пуччини, когда они подошли вплотную друг к другу.

У него был скорее обескураженный, а не возбужденный вид. Кирковяну нравилось работать с ним в одной команде, даже если приходилось мириться с отсутствием у него чувства юмора.

Кирковян вошел в предоперационную и принялся изучать на освещенных сзади экранах то, что зафиксировали рентгеновские лучи. Теперь вместе с Кирковяном и Пуччини изображения молча рассматривали еще несколько людей: двое интернов из неотложной помощи, две медсестры, санитар и Виллмер, дежуривший в эту ночь как травматолог, – хирург, которого Кирковян как-то вечером застал за понюшкой кокаина и которому с тех пор не очень-то доверял.

Семь-восемь секунд все были не в силах оторвать взгляд от черно-белых снимков. Низшие в медицинской табели о рангах ожидали комментария от специалистов.

– Действительно, это ни на что не похоже, – в конце концов произнес Кирковян.

– Почему их всегда доставляют именно к нам? – пожаловался Пуччини.

– Хотелось бы знать, что они собираются тут делать, – пробормотала Паула Дженнакис.

– Это все из-за бесплатного обслуживания, – пошутил Кирковян. – У них такого нет.

Напряжение слегка ослабло.

– Ну так что же с ним стряслось, с нашим чудищем? – спросил Кирковян.

– Химический ожог, а потом его слегка раздавили, – сказал Пуччини. – Так сказали, сплавляя его нам. Никакой другой информации.