Блэк Виллидж

Полицейская машина была теперь совсем рядом. Под шинами заскрипел гравий, люди распахнули двери, хлопнули ими. Они направлялись к контейнеру, к джонкам.

– Эй, – сказал один голос, – ты это видел?

Ответа не последовало.

– «Стечкин», – сказал тот же голос через несколько секунд.

Игрияна Гогшог положила руку на живот. Оружия у нее больше не было. Пистолет выпал на землю, когда она залезала в контейнер. Она этого не заметила.

Полицейские, должно быть, исследовали находку. Они ничего не говорили.

– Слишком странно, что кто-то оставил его здесь, – заметил еще один голос.

– Не нравится мне это, – заявил заговоривший первым. – Напоминает ловушку. Лучше слинять. Не ловушка ли это снайпера?

– Снайперы, – возразил кто-то из полицейских. – Они же все порешили друг друга.

– В конце концов.

– И все же.

Какое-то мгновение они пребывали в нерешительности.

– А джонки? – спросил тот, который подобрал пистолет.

– Да ладно, – сказал другой. – В другой раз. Лучше слинять.

Игрияна Гогшог слышала, как они залезают в машину и уезжают. Она соскользнула на полметра вглубь мусоросборника, она вроде бы сидела внутри старой покрышки и теперь, не двигаясь, снова бормотала.

Этот самый Бахуум Дрыждяк, с него не убудет подождать, процедила она сквозь зубы.

У нее над головой упорно чернело небо.

Нечистоты, на которых она примостилась, издавали головокружительную вонь, но, неизвестно почему, она решила устроиться поудобнее и остаться там до утра.

По крайней мере до утра, процедила она сквозь зубы. Да, здесь, конечно, воняет, но вряд ли сильнее, чем в дортуаре.

– Вряд ли сильнее, – отчетливо произнесла она.

Возможно, она повысила голос, чтобы напугать одну или двух крыс, которые копались в гнили у нее за головой, возможно, также и потому, что от встречи с шалым тупиком ее здравый смысл дал трещину и она уже не так контролировала свои отношения с миром, с пространством, с речью и молчанием.

– Ну да, дортуар или контейнер, – сказала она еще.

В порту не слышалось ни звука. В глубине мусоросборника, за его железными стенками, она в любом случае была отделена от потрескивания дерева, от плеска и поскрипывания веревок, которые, должно быть, все так же раздавались совсем рядом, но которых она больше не слышала. До ее ушей доносился только кашель больного.

– Ну да, как же, дортуар, – сказала она.

Далее для нее наступил долгий период полного бездействия. Она подозревала, что ее одолела дремота, но не была в этом уверена и, по правде говоря, ей было на это наплевать. Время от времени она возобновляла свое брюзжание. Она брюзжала по поводу того, что пережила за последнее время, по поводу покупки «Стечкина-Авраамова», по поводу поднесенного ей корейцем алкоголя, по поводу полиции и по поводу шалого тупика.

А еще этот, Бахуум Дрыждяк, снова забрюзжала она. Надо будет подумать, как его устранить. Нужно будет обзавестись, чем его устранить, и его устранить.

Нужно будет избавить от него мир.

Нужно будет избавить от него, этого самого Бахуума Дрыждяка, мир.

Запахи отбросов можно было вынести.

Во всяком случае старуха их выносила.

Небо было абсолютно черным, бархатисто-угольным, без малейшего проблеска.

Крысы опять принялись шуршать. И особо не суетились.

Эй вы, только попробуйте укусить меня за ногу, процедила еще Игрияна Гогшог. Делайте в мусоре все что угодно, но не вздумайте кусать мои ноги.

Крысы без особой спешки занимались своими делами. Они не придавали большого значения присутствию старухи.

Ночь продолжалась.

Так всегда, процедила Игрияна Гогшог. Знай: что бы и как бы ни случилось, ночь продолжается.

Ты потеряла орудие преступления.

Ты уже даже не перед своей целью.

Ты дремлешь внутри мусоросборника с отбросами.

Но, по крайней мере, ночь продолжается.

– По крайней мере хоть это, – сказала она в направлении крыс. – Ночь. Это-то остается. А впрочем

19. С Йойшей