Ближние соседи

– Ох ты, верно Чжэнь напомнил, – спохватился Черных. – Через неделю пробный поезд в Петербург пойдёт. Говорят, семь тёплых вагонов подготовили. Мы и приехали – проводить. Всё ж таки нашими руками слажено! Можно и порадоваться, что теперь столица Приамурья со столицами России будет напрямую связана.

– Ишь, как гладко балакать научился, – усмехнулся Иван. – Как по-писаному.

– А тебе чё, завидно?! – подала голос за мужа Елена.

Тихо сказала, но все услышали, а Иван даже поперхнулся: сестра давно уже из злоязыкой хохотуньи превратилась в серьёзную, порой рассудительную особу. Назвать Елену бабой у него язык бы не повернулся. А сестра продолжила:

– Или одни команды казачьи на языке? Читать надо, братик, больше читать, тогда и говорить будешь складно.

– Даа, была девка девкой, – решил Иван не оставаться в долгу, – а стала – учительша!

– Хватит трепать языки! – вмешался Фёдор и обратился к Павлу: – Когда, говоришь, пробный поезд пойдёт?

– Девятнадцатого декабря в десять часов утра.

– Мы тоже проводим.

– А мы? А мы? – запрыгали мальчишки, и даже Лизуня сказала: «А мы?» – что вызвало общий смех.

– До вокзала отцель далековато, – рассудительно молвил дед Кузьма. – Дитёнки устанут. Надобно пару извозчиков загодя заказать.

– Для такого дела чё ж не заказать? – сказал Иван. Однако подумал и покачал головой: – Не, пожалуй, не так. Испрошука я у председателя правления служебные сани. Всё равно стоят без толку. Откажет – тогда уж извозчиков наймём.

Иван с какой-то внутренней тоской вспоминал тот декабрьский вечер, а ещё – сами проводы пробного поезда в Санкт-Петербург. Саяпиным дали пару казённых саней по личному распоряжению командира полка полковника Савицкого – из уважения к Кузьме Потаповичу и Фёдору Кузьмичу, ветеранам Амурского войска, ну и по просьбе члена войскового правления Ивана Фёдоровича. Двух саней для двух семейств оказалось маловато, но поехали все, даже Лизуню взяли, закутав в пуховый платок, несмотря на мороз, сгустивший воздух в сизый туман.

Возле недостроенного вокзала, несмотря на мороз, играл оркестр. Народу собралось уйма. Пришлось чуть ли не прорубаться, чтобы попасть в первый ряд и увидеть чёрный, пыхтящий дымом и паром локомотив с тендером, набитым дровами, и семь зелёных новеньких вагонов, в окнах которых уже горел тусклый свет. Не электрический, а от керосиновых ламп. Как пояснил Павел, электрический зажгут в пути, когда от движения вагона заработают динамомашины.

– Тять, а тять, – теребил отца восьмилетний Ванечка, – а зачем нужны дрова? Чтобы печки в вагонах топить?

Черныхи в Бочкарёвке жили рядом со станцией, но Ванечку и Никиту мать к железной дороге не пускала, чтобы беды какой не случилось, отцу же некогда было про технику рассказывать. А тут выпал случай.

– Печки в вагонах, конечно, есть, – солидно отвечал Павел, – чтоб тепло было и чтобы чай кипятить, но в вагонах свои полешки. А эти дрова, которые на тендере, они для паровозной топки. Топка нагревает котёл, получается пар, пар подаётся в машину, а она уже колёса крутит, вагон везёт. Получается паровоз.

Иван усмехнулся: ему, тридцатидвухлетнему казачьему офицеру, отцу трёх детей (да, трёх, Сяопин – его сын, как и Кузя с Федей), тогда тоже занятно было слышать Пашкино объяснение.

Сейчас он и Илья Паршин стояли в строю рядом, плечом к плечу, во главе Второй полусотни Третьей сотни Первого казачьего конного полка. Иван – хорунжий, Илья – старший урядник. На часах – 11 часов утра. Над головой – ни облачка. Конец сентября, а стоит жара. Полк только что под звуки хватающего за душу марша «Прощание славянки» прошёл по улицам Благовещенска от учебных лагерей до недавно достроенного вокзала. Вернее, до площади перед вокзалом, потому что на перроне полк бы не поместился. Улицы города были заполнены народом, приветствующим воинов, уходящих на германскую войну, слышались крики «ура», в руках у многих были трёхцветные имперские флаги, такие же флаги развевались на домах. Жёны, родители и дети сопровождали колонну, стараясь не отставать. Когда шеренги остановились на площади, они бросились к своим родным: кто-то плакал навзрыд, кто-то молча вешал на шею уходящего ладанку с родной землёй и нательный крестик; даже маленькие дети, словно понимая ужас расставания, крепко-крепко обнимали отцов, а те не имели права нарушить строй, чтобы приласкать, утешить самых дорогих и близких.

Илью никто не провожал. Семьи у него не было, подружки-зазнобы – тоже. Поэтому Саяпиных он воспринимал как родных, и они с ним так же прощались. Ивана обняли на прощание и дед, и отец с матерью, и Настя с казачатами. Он осторожно потрогал округляющийся живот жены, шепнул:

– Теперь девку давай.

Настя всхлипнула, уткнулась лицом в чекмень мужа и туда, в чекмень, пробормотала:

– Чё наработал, то и получишь, – и засмеялась сквозь слёзы.