Ближние соседи

Они встретились в фойе театра, обосновавшегося в здании городского Общественного собрания, на премьере спектакля «Амурские волки», поставленного антрепренером Долиным по коллективному роману, опубликованному в газете «Благовещенское утро». Нельзя сказать, что они прежде не встречались или не знали друг друга – нет, журналистская работа то и дело сводила их лицом к лицу на одних и тех же городских событиях, и за четыре года пребывания в одном городе такое случалось нередко. Однако это не значило, что они именно встречались, просто находились в одно время в одном месте, между собой не общались, и событие, которое их как бы невзначай сводило, описывалось ими совсем по-разному: один публиковал очередной стихотворный фельетон под псевдонимом Амурец, Босяк или Язва (или каким-то другим, у него их было много), другой – гневную обличительную статью и тоже под псевдонимами: А. Седой, А. Иванович, Изгой. К фельетону властям придраться порой было трудно, а вот за статьи Седой, в миру Александр Иванович Матюшенский, иногда попадал «на горку», то бишь в городскую тюрьму, хоть и ненадолго, но всё-таки об этом моментально узнавал весь город. Дело в том, что рост Седого был гораздо выше среднего, по крайней мере тюремная кровать была ему мала, и на отбытие наказания он обычно ехал на извозчике со своей раскладной кроватью. Увидев его в пролётке с таким необычным грузом, благовещенцы говорили:

– Опять Седой в тюрьму поехал.

Кто-то издевался, кто-то веселился, но многие произносили эти слова явно уважительно: политически неблагонадёжных, ссыльных, причём самых разных направлений, в Благовещенске было пруд пруди, и даже полиция относилась к ним с некоторым пиететом – как ни суди, страдальцы за благо народное.

Матюшенского можно было тоже назвать ссыльным, но сослал на Амур он себя сам. Походив и поездив по европейской части России в качестве агитатора-пропагандиста революционных идей, он попал в Петербурге в окружение Георгия Гапона и по его просьбе написал воззвание, с которым 9 января 1905 года народ пошёл к царю. Александр Иванович сам был среди рабочих и своими глазами увидел кровь и смерть под пулями царских солдат.

Судьба пощадила его, но осознание того, что он явился одним из творцов «Кровавого воскресенья», привело его в такой ужас, что он в одночасье поседел и постарался убраться в сибирскую глушь, подальше от суда и пересудов, надеясь найти здесь душевное успокоение. Только ведь, как известно, от себя не убежишь: роковое событие сделало его мрачным и замкнутым, совершенно не склонным к общению, что никак не способствовало репортёрской работе, но усиливало склонность Александра Ивановича к обличению пороков человечества, что нашло воплощение в романах из местной жизни. Первым из них стали «Амурские волки», затем – «Фальшивые сторублёвки» и «Взаимный банк».

Кстати, как ни странно, Чудаков, автор смешных и язвительных сатирических стихов, в жизни тоже не отличался весельем. Коллеги-журналисты не раз замечали: в редакции газеты рассказывают анекдоты и уморительные случаи из жизни, хохот стоит беспрерывный, а Фёдор Иванович нахмуренно сидит в уголке и сосредоточенно что-то пишет.

Два самых известных благовещенских журналиста между собой практически не общались, не конфликтовали, однако при этом боролись за внимание читателей, причём перевес явно был на стороне весёлого Чудакова, и это весьма раздражало серьёзного Матюшенского. А чего, собственно, было раздражаться? Ведь испокон веков известно, что остроумная шутка всегда привлекательней.

…Они встретились в буфете театра после антракта, когда шумная толпа зрителей схлынула в зрительный зал на следующее действие и можно было спокойно выпить пива не на ходу, а сидя за столиком.

Фёдор Иванович взял бокал светлого «Пильзенского» пивомёдоваренного завода Ксаверия Кобоско, устроился в отдалённом уголке и писал карандашом в блокноте, время от времени прихлёбывая пенный напиток.

– Вы позволите? – раздался негромкий басок над буйной шевелюрой молодого человека.

Чудаков поднял голову, и невольная гримаса недовольства скользнула по лицу: с полным бокалом возле него стоял седовласый Матюшенский.

– Вижу: вам неприятно, что помешал творческому моменту, – невозмутимо продолжил Александр Иванович, – однако прошу не отказать.

– Садитесь, – кивнул Фёдор Иванович. – Может быть, действительно настало время поговорить с глазу на глаз.

Матюшенский сел, приподнял бокал в знак приветствия и отпил глоток.

– Люблю, знаете ли, «Мюнхенское» тёмное. На мой взгляд, в Благовещенске это наиболее удачное пиво.

Чудаков пожал плечами:

– Unicuique suum[33].

– Не думаю, что этот афоризм можно соотнести с пивом, – усмехнулся Матюшенский. – А вот со спектаклем по моему роману – вполне. – Он кивнул в сторону малиновой бархатной портьеры, закрывающей вход в зрительный зал, откуда в очередной раз донеслись взрывы смеха и аплодисменты.

– Дешёвая популярность, – брезгливо сморщился Чудаков. – Ради неё вы вывернули наизнанку нутро города.

– Я заставил его посмотреть на себя в зеркало.