Блондинка

На одном из снимков, которым она особенно гордилась (сделал его не Отто Оси, а фотограф со Студии), Норма Джин была одной из восьми молодых женщин, подписавших в 1946-м контракт со Студией. Расположились они в три ряда, стояли, сидели на диване и на полу. Норма Джин мечтательно смотрела куда-то в сторону от камеры, губы разомкнуты, но не улыбаются. Остальные ее конкурентки улыбались прямо в камеру, разве что не умоляли: Взгляни на меня! Взгляни! Только на меня! Мистеру Шинну, агенту Нормы Джин, не нравился этот снимок, потому что она была одета менее броско, чем остальные. На ней была белая шелковая блузка с глубоким V-образным вырезом и пышным бантом. Такие блузки носят обычно благородные девицы из приличных семей, а не секс-бомбы на пинап-фотографиях. Правда, Норма Джин сидела на ковре по-турецки, скрестив ноги и широко расставив колени, – так усадил ее фотограф, чтобы видны были ноги в шелковых чулках. Но притом на ней была темная юбка, и руки она сложила так, чтобы прикрыть нижнюю часть тела. Не было в этом снимке ничего такого, что могло бы оскорбить придирчивый взгляд Глэдис.

Глэдис, хмурясь, смотрела на фото, потом повернула его к свету, точно то была какая-то головоломка; и Норма Джин сказала с виноватым смешком:

– Кажется, что никакой Нормы Джин здесь нет, да, мама? Ничего. Вот стану актрисой, если мне позволят, конечно, и буду изображать самых разных людей. Буду все время работать. И тогда уже никогда не останусь одна. – И она умолкла, ожидая, что скажет на это Глэдис. Что-нибудь лестное, ободряющее. – Верно, м-мама?

Глэдис еще больше нахмурилась и повернулась к Норме Джин. В ноздри ударил кислый дрожжевой запах. Не глядя в глаза дочери, Глэдис пробормотала нечто похожее на «да».

Норма Джин не сдержалась:

– М-мой отец… он, кажется, тоже работал на Студии, по контракту? Ты говорила. Году в тысяча девятьсот двадцать пятом, да? Знаешь, я пыталась найти его фотографию в старых папках, но…

Такой реакции от Глэдис она не ожидала. Лицо ее изменилось до неузнаваемости. Она смотрела на Норму Джин так, словно видела ее впервые в жизни, смотрела горящими глазами без ресниц. Норма Джин так испугалась, что выронила половину снимков. Наклонилась и стала собирать их, кровь прихлынула к лицу.

Голос Глэдис скрипел, словно ржавые дверные петли:

– Где моя дочь? Мне сказали, что приедет моя дочь. Тебя я не знаю! Ты кто такая?

Норма Джин спрятала лицо в ладонях. Она понятия не имела, кто она такая.

И тем не менее она упрямо продолжала навещать Глэдис в Норуолке, снова и снова.

Однажды я привезу Мать к себе домой. Обязательно!

Октябрь 1946-го, ясный ветреный день.

На парковке Калифорнийской государственной психиатрической больницы в Норуолке сидел, ссутулившись за рулем маленького черного родстера марки «бьюик», Отто Оси и ждал девушку – ту, что хвастливо называл дойной коровой, дающей деньги вместо молока. Сложи размер бюста с размером бедер, и получишь примерный коэффициент ай-кью. И еще она его просто обожала. Господи, до чего ж она была мила, хотя и глупышка, конечно. Иногда пыталась рассуждать с ним о «м-марксизме» (прочла номер «Дейли уоркер», который он сам ей дал), а еще о «смысле жизни» (пыталась читать Шопенгауэра и других «великих философов»). Сладкая, как тростниковый сахар. (Удалось ли Отто Оси «попробовать» эту девушку на вкус? Друзья и знакомые в этом сомневались.) Он ждал ее целый час, когда она навещала свою психическую мамашу в Норуолке. Калифорнийская государственная психиатрическая больница, нет на свете места мрачнее. Брр! Не хотелось думать – по крайней мере, Отто Оси не хотелось думать, – что безумие передается по наследству. Через гены. Славная бедняжка, Норма Джин Бейкер. «Детей ей лучше не заводить. Впрочем, она и сама это понимает».

Отто Оси курил испанские сигариллы и нервно вертел в руках фотоаппарат. Он никому не позволял прикасаться к своему фотоаппарату. Все равно что его ухватили бы за гениталии. Нет, нельзя! А вот наконец и Норма Джин, бежит к нему. Лицо отрешенное, оступается в туфлях на высоком каблуке.

– Привет, детка.