Блондинка

– Волшебных зелий не бывает. Бывают обычные.

Норма Джин окинула его неодобрительным взглядом и отвернулась. Уже не в первый раз Касс предлагал ей снотворные средства. Барбитураты, так их называли. Или же виски, джин, ром. Ей так хотелось уступить ему, сдаться. Она знала, это порадует ее любовника. Ведь он редко ложился спать, не выпив перед сном или не приняв таблетку, а чаще – и то и другое. Просто устать для меня недостаточно, хвастался Касс. Так меня не утихомиришь. И, нежно обняв Норму Джин и лаская ее грудь, нашептывал ей на ушко, и дыхание его было жарким и влажным.

– Был один греческий философ, он учил других разным премудростям. Считал, что сладчайшее состояние из всех – это ощущения, которые испытывает еще не рожденный человек в утробе матери. Но лично мне кажется, сладчайшее состояние – это сон. Ты словно мертв и в то же время жив. Самое изысканное ощущение на свете.

Норма Джин оттолкнула любовника чуть грубее, чем намеревалась. В такие моменты ей совсем не нравился Касс Чаплин! Она любила его и в то же время боялась. Он был сам дьявол-искуситель. Она знала: доктор Миттельштадт никогда бы этого не одобрила. И вовсе не тому учит Христианская наука и ее великая прабабушка Мэри Бейкер Эдди.

– Нет, искусственный сон – это не для меня.

Касс смеялся над ней, но Норма Джин упорно отказывалась принимать снотворное. Она провела всю ночь без сна, в нервном возбуждении, в то время как сам Касс мирно спал и не проснулся даже утром, когда Норма Джин собиралась уходить на студию. День в Калвер-Сити выдался долгий, Норма Джин ужасно нервничала, была на взводе и все время ошибалась с репликами, хоть и вызубрила их наизусть. Она замечала, как поглядывает на нее Джон Хьюстон – оценивающим мужским взглядом. Словно прикидывает, не ошибся ли, взяв ее в картину, – он, который никогда не допускал таких ошибок. В эту ночь Норма Джин приняла две капсулы от Касса, а тот с торжественным видом положил их ей на язык, словно то были облатки для причастия.

Каким же глубоким и спокойным сном спала Норма Джин в ту ночь! Она не помнила, чтобы когда-нибудь в жизни ей спалось так крепко и сладко. Пусть искусственный сон, зато здоровый, не так ли? Так что зелье действительно оказалось волшебным.

На следующее утро на площадке, репетируя с Луи Кэлхерном, Норма Джин вдруг поняла: Клайв Пирс!

Она свяжет это озарение с волшебным зельем Касса. Сон без сновидений, но не совсем. Возможно, этот человек из прошлого явился к ней во сне?

Потому что теперь она со всей очевидностью понимала: Луи Кэлхерн, он же ее «дядя Леон» в фильме, был на самом деле мистером Пирсом. В роли Алонсо Эммериха – мистер Пирс.

Она смотрела на знаменитого Кэлхерна как на чужого человека, а на самом деле то был мистер Пирс, он вернулся к ней примерно в том же возрасте, у него была примерно та же комплекция и фигура. Грубовато-красивое лицо Кэлхерна, разве то было не лицо Клайва Пирса, только постаревшего? Тот же вороватый взгляд, те же подвижные губы, те же горделивые манеры. Или они были лишь остатком былой гордости? Тот же интеллигентный, слегка ироничный голос. Норма Джин словно прозрела. Как будто электрическим током пронзило ее гибкую девичью фигуру. Она была «Мэрилин», нет, она была «Анджелой», нет, она была Нормой Джин, играющей роль «Мэрилин», которая играла «Анджелу», – как русская кукла-матрешка. Большая деревянная кукла-мама, в которой сидят маленькие куколки.

Теперь она поняла, кто таков «дядя Леон», и стала мягкой, соблазнительной, доверчивой, словно ребенок с широко распахнутыми глазами. Кэлхерн сразу же заметил эту перемену. Он, искушенный в технике актерской игры, мог сымитировать любые эмоции, получив нужный сигнал. Он не был прирожденным актером, но сразу же заметил эту перемену в «Анджеле». Режиссер тоже ее заметил. И в конце рабочего дня он, кто так редко хвалил актеров и до сих пор ни слова не говорил Норме Джин, сказал следующее:

– Что-то произошло сегодня, да? Интересно знать, что именно?

Норма Джин, счастливая до невозможности, молча покачала головой и улыбнулась, напустив на себя такой вид, будто не знает ответа. Ведь как объяснить то, что она не способна объяснить самой себе?

Она умела понять, чего хочет режиссер, это было частью ее таланта. Она умела читать мои мысли. Конечно, этого могло и не произойти, это показалось мне тогда чистой случайностью. Ну, словно я сажал семена в землю, и из всех проросло только одно.