Рин Тин Тин был на несколько дюймов выше Румпельштильцхена, у него не было горба на спине, и голова его с прилизанными напомаженными волосами ничем не отличалась от других мужских голов, не была ни чрезмерно большой, ни слегка деформированной. Глаза у него были такие же, как у любого алчного мужчины; иногда в них даже мелькала доброта – внезапно, как чихание. Улыбка у него была быстрая, улыбка мальчишки-оптимиста. Однако за этой улыбкой таился страх, недоверие к белокурой клиентке-актрисе, которая в одночасье стала знаменитой. Как и все деловые партнеры актрис и актеров, на которых неожиданно обрушивается слава, Рин Тин Тин опасался, что теперь его клиентку умыкнет другой агент – такой же, как и он сам, только покруче.
Норма Джин скучала по мистеру Шинну! В подобные моменты, на публике, мысль о его отсутствии накрывала ее как душок из помойного ведра, стоящего за кулисами, на кухне. Невозможно было представить, что И. Э. Шинн умер, а остальные карлики живут себе дальше. И Норма Джин тоже. Будь здесь Исаак, он заметил бы, что Норма Джин начинает нервничать из-за того, что нужно улыбаться незнакомцам. Что из-за нервов слишком много пьет, что бурные комплименты и поздравления лишь смущают ее, и надо бы сделать ей выговор за то, что она не справляется с работой, которую умеет делать лучше всего.
Теперь ее окружали поклонники. Или притворщики.
Мистер Шинн стоял бы с Нормой Джин где-нибудь в уголке, хитрый, проницательный Румпельштильцхен, и она смеялась бы над его забавными саркастическими ремарками.
– …меня слушаешь? Мэрилин?
Норма Джин очнулась от транса, и разбудил ее голос из радиоприемника. Нет, голос из телефонной трубки. Она полулежала на диване, телефонная трубка выпала у нее из руки. Обе теплые, влажные от пота ладони были прижаты к животу, к укромному месту, где безмолвным сном спал Младенец.
Норма Джин смутилась и поднесла трубку к уху:
– Д-да? Что?
Это был Рин Тин Тин. Она совсем забыла. Когда он позвонил? О господи, до чего неловко! Рин Тин Тин спрашивал, все ли в порядке, и называл ее «Мэрилин», словно имел на это право.
– Да-да, все в порядке. Чего вы хотели?
– Послушай меня внимательно, хорошо? Ты еще ни разу не снималась в музыкальной комедии, и тебе дают фантастическую возможность. Договор…
– Музыкальная комедия? Я не умею ни петь, ни танцевать.
Рин Тин Тин зашелся в лающем смехе. Ну до чего же она забавная, его клиентка! Новая Кэрол Ломбард.
Отсмеявшись, он сказал:
– Ты брала уроки, и все на Студии, с кем я говорил, в один голос твердят, что ты, – тут он сделал паузу, подыскивая нужное слово, – проявила себя весьма многообещающе. Прирожденный талант.
Да, это так: когда она
– Мне очень жаль, но не могу. Не сейчас.
Рин Тин Тин сердито охнул и задышал часто, как пес.
– Не сейчас? Но почему не
– По личным причинам.
– Что, Мэрилин? Прости, я не расслышал.
– По личным п-причинам. У меня есть личная жизнь! Я ведь не бездушный предмет на киноэкране.
Рин Тин Тин предпочел пропустить эти слова мимо ушей. Румпельштильцхен тоже иногда использовал этот трюк. Агент затараторил, будто зачитывал только что полученную телеграмму:
– Зет купил права на «Джентльмены предпочитают блондинок» только ради тебя. Ему не нужна Кэрол Чэннинг из бродвейской постановки, хотя именно она сделала этот мюзикл хитом. Он хочет выгодно подать
Выгодно подать? Но ради чего?
Норма Джин, поглаживая живот жестом Розы Лумис, спросила как бы между прочим:
– Сколько я получу за эту роль?
Рин Тин Тин помолчал.
– Зарплату в соответствии с контрактом. Пятнадцать сотен в неделю.
– Сколько недель?
– Планируют уложиться в двенадцать.
– А сколько получит Джейн Расселл?
Рин Тин Тин снова помолчал. Наверное, удивился, что Норма Джин такая рассеянная и непрактичная, равнодушная к голливудским сплетням, утверждающая, что почти не читает многочисленных статей о Мэрилин Монро, но знает, что вторую героиню фильма будет играть Джейн Расселл. И еще знает, что вопрос о гонораре Джейн Расселл – весьма болезненная тема для ее агента.
Он уклончиво ответил:
– Вопрос о ее гонораре пока не решен. Расселл придется «брать напрокат» у другой студии.
– Да, но все же сколько?
– Цифры еще неокончательные.
–
– Запросили сто тысяч.
– Сто тысяч!