Блондинка

Остаток дня Норма Джин провела в Лейквуде. Несмотря ни на что, день прошел прекрасно! Она все думала, как сообщить Глэдис новости. Ведь любая мать не всегда готова выслушать радостные новости от дочери – наверное, потому, что женщина, когда ухаживает за дочерью, в наивысшей степени является самой собой. Однако теперь все было наоборот: Норма Джин ухаживала за Глэдис, а та казалась слабой и хрупкой, неуверенно двигалась, искоса поглядывала на Норму Джин, словно не понимала, кто она такая. Несколько раз она заметила встревоженно, но без упрека в голосе:

– У тебя такие белые волосы. Ты что, старая, как я?

Норма Джин помогла матери искупаться, сама помыла ей спутанные волосы, а потом осторожно их расчесала. Она разговаривала с Глэдис шутливо, как с маленьким ребенком, и напевала веселые песенки.

– Все так беспокоились о тебе, мама. Ты ведь больше не убежишь, нет?

Ранним утром, на рассвете, Глэдис сумела отпереть не одну, а несколько дверей (или же они, вопреки уверениям персонала, не были заперты как следует). Никем не замеченная, прошмыгнула по лужайке перед больницей и оказалась за воротами. Прошла по улице две с половиной мили, опять же никем не замеченная, до церкви Святой Елизаветы, где ее и нашли прихожане, когда явились к семичасовой мессе. На ней было хлопковое бежевое платье без пояса, с плохо подшитым подолом, нижнее белье отсутствовало. Из больницы она вышла в вельветовых шлепанцах, но, очевидно, потеряла их по дороге: костлявые ноги ее были покрыты неглубокими порезами. Норма Джин бережно и нежно обмыла ей ноги, смазала царапины йодом.

– Куда ты шла, мама? Могла бы и меня попросить. Я бы отвела тебя, куда нужно. В ту же церковь, например.

Глэдис пожала плечами:

– Я знала, куда иду.

– Но ты могла пораниться. Попасть под машину… или заблудиться.

– Еще ни разу в жизни не заблудилась. Я знала, куда иду.

– Но куда же?

– Домой.

Слово повисло в воздухе, странное и удивительное, словно неоновое насекомое. Потрясенная, Норма Джин не знала, что и сказать. Она увидела, что Глэдис улыбается. Женщина, у которой есть тайна. Давным-давно, в другой жизни, она была поэтессой. Она была красивой молодой женщиной, умевшей привлечь внимание мужчин, в том числе и могущественных мужчин из Голливуда, таких как отец Нормы Джин. До приезда Нормы Джин в клинику Глэдис успели дать «успокоительную таблетку». Теперь она не выказывала сколько-нибудь заметного волнения или смущения, что вызвала такой переполох. Проспала всю ночь на жесткой деревянной скамье, описалась, намочила одежду, но и это ее ничуть не смущало. Она ребенок. Жестокий непослушный ребенок. Она заняла место Нормы Джин.

Некогда прекрасные глаза Глэдис стали мутными, утратили блеск и походили на камешки; кожа обвисла, приобрела зеленоватый оттенок. Однако, как ни странно – ведь она всю ночь проблуждала босиком, – Норма Джин не сказала бы, что она сильно постарела. Будто ее околдовали много лет назад; другие женщины старели, а Глэдис – нет. Норма Джин сказала с легким упреком:

– Знаешь, мама, ты можешь поехать ко мне домой в любое время, как только захочешь. Не забывай.

Пауза. Глэдис чихнула и вытерла нос. Норме Джин показалось, что она слышит громкий издевательский смех. Домой? К тебе? Это куда? Норма Джин добавила:

– Ты совсем не старая. Не называй себя старухой. Тебе всего-то пятьдесят три. – И лукаво спросила: – Тебе хотелось бы стать бабушкой?

Вот оно! Слово не воробей. Бабушка!

Глэдис зевнула во весь рот. Норма Джин расстроилась. Стоит ли повторять вопрос?

Она помогла матери улечься в постель, и та, в чистой хлопковой рубашке, растянулась на чистой хлопковой простыне. От самой Глэдис уже не пахло кисловатой мочой, но отголоски этого жалкого запаха, слабые, как эхо, продолжали витать в частной палате Глэдис, за которую «мисс Бейкер» ежемесячно выкладывала кругленькую сумму. Комната была небольшая, размером с вместительный чулан, с единственным окошком, выходящим на парковку. У кровати тумбочка, на ней лампа, одно виниловое кресло, узкая больничная койка. На алюминиевом письменном столе среди туалетных принадлежностей и одежды лежали стопки книг, подарки от Нормы Джин, что накопились за все эти годы. По большей части то были сборники стихов, красивые, изящно изданные книжки. Видно было, что открывают их редко. Уютно устроившись в постели, Глэдис, похоже, собиралась погрузиться в сон. Ее каштановые с металлическим отливом волосы высохли и змеились по подушке. Веки закрылись, уголки бескровных губ обвисли. Норма Джин с болью заметила, что руки матери с набухшими венами (руки Нелл), некогда такие выразительные и подвижные, отражавшие всю бурю эмоций, лежат теперь вяло и безжизненно. Норма Джин взяла эти руки в свои:

– Ох, мама, у тебя пальцы такие холодные. Давай-ка я их согрею.

Но пальцы Глэдис не желали согреваться. Вместо этого саму Норму Джин пробрал озноб.