Блондинка

Она пыталась возразить. Почему он так ненавидит Мэрилин? Ведь он всегда любил Мэрилин. Почему ему так ненавистна эта Девушка с верхнего этажа? Такая милая, добрая, заботливая, славная. Ну конечно, она лишь эротическая мечта мужчины, ангел секса, но это же комедия, это забавно! Разве заниматься сексом не забавно? Если, конечно, тебя при этом не убивают? Девушка с верхнего этажа приглашала тебя посмеяться над ней и вместе с ней, но смех этот не был жесток. «Я им нравлюсь, потому что во мне нет ни капли иронии. Мне не причиняли боль, поэтому я не умею делать больно». Человек учится иронии, когда знакомится с обидой, разочарованием, стыдом. Но, глядя на Девушку с верхнего этажа, можно забыть об этих чувствах.

Принцесса-Блондинка в образе молодой нью-йоркской карьеристки из середины пятидесятых.

Принцесса-Блондинка без Темного Принца. Ибо нет на свете равного ей мужчины.

Принцесса-Блондинка рекламирует зубную пасту, шампунь, прочие потребительские товары. Хорошеньких девушек используют, чтобы продать товар. Это не трагично, а смешно. Почему же Отто Оси этого не понимал? «На свете есть и другие вещи, кроме холокоста». Лично для нее (так она сказала режиссеру мистеру Уайлдеру) было очень важно, что в «Зуде седьмого года» через вымышленную личность «Мэрилин Монро» ей, Норме Джин, удалось заново пережить некоторые унижения юности, но на сей раз это была не трагедия, а комедия.

Наконец, сцена с юбкой на решетке метро! На съемки этой сцены в Нью-Йорке, положившей конец браку Бывшего Спортсмена и Блондинки-Актрисы, убили больше четырех часов, но в фильм не вошло ни сантиметра отснятой пленки. Финальный вариант снимали на Студии, в Голливуде, в закрытом павильоне. Никаких мужчин-зевак, толпящихся у полицейских ограждений. Сцена с юбкой была шутливой и совсем короткой. Ничего шокирующего. Ничего возбуждающего. Бывший Спортсмен так и не увидел этой сцены в самом фильме. Девушка взвизгивает, смеется, прихлопывает юбку руками, никаких трусиков не видно – вот и все.

– Мисс! Мисс! – шипел на ухо Норме Джин сидевший рядом одинокий мужчина, странно пригнувшись в кресле.

Норма Джин понимала, что нельзя обращать на это внимания, однако все же бросила на него беспомощный взгляд. Ведь то и правда мог оказаться мистер Хэринг, он действительно мог ее узнать. Однако, вглядевшись в его незрелое лицо с нездоровой кожей, влажные мигающие глазки за круглыми стеклами очков, маслянисто блестевший от пота лоб, она поняла, что перед ней незнакомый человек.

– Мисс… мисс… мисс!

Он тяжело дышал. Он был возбужден. Ерзал нижней частью тела в кресле, лихорадочно работал обеими руками в области паха, частично прикрытого то ли пиджаком, то ли полотняной сумкой. Норма Джин смотрела на него потрясенно и с отвращением, а он вдруг тихо застонал, глаза его закатились, весь ряд сидений содрогнулся, словно по нему ударили ногой. От стыда Норма Джин не могла пошевелиться. Однажды такое с ней уже было, разве нет? А может, не однажды? И еще она подумала: Неужели это он? Мистер Хэринг? Быть того не может! Сгорбившись в кресле, мужчина решился показать ей одну руку – так, чтобы больше никто не видел. На пальцах и дрожащей ладони блеснула липкая жидкость. Норма Джин тихо вскрикнула от обиды и отвращения. Тут же вскочила и пошла вверх по проходу, а мужчина, похожий на мистера Хэринга, тихонько смеялся ей вслед. Его скрипучий смех растворился в громком и дружном хохоте всего зала.

У выхода из зала прохлаждался прыщавый швейцар. Увидел в проходе Норму Джин, разглядел выражение ее лица и удивленно спросил:

– Мэм? Что-то не так?

Норма Джин прошла мимо, даже не глянув на него:

– Нет. Слишком поздно.

Утопленница

Где она была, на Венис-Бич? Чтобы понять это, ей не нужно было ничего видеть.

Что-то странное случилось с глазами. Она терла их кулаками, пока не покраснели. Песок в глазах. А над головой – рассветное небо, разрезанное лучами восходящего солнца на фрагменты пазла. Стоит его разобрать, и обратно сложить не получится. Почему так пульсирует кровь? Почему так стучит сердце? Просто ужас! Того и гляди выпрыгнет наружу, забьется в руке, как птичка колибри.

Я не хотела умирать, я бросала вызов смерти. Я не отравляла себя. Бог умирает, если никто Его не любит. Но меня не любили, и я не умерла.

Да, это был Венис-Бич, его твердо утоптанный ребристый песок. Клочья тумана, похожие на вуалетки; водоросли, точно сонные угри. Первые серферы, молчаливые и какие-то странные, словно морские существа. Носятся по воде, глазеют на нее. Кто-то разорвал лиф ее светло-вишневого шифонового платья, грудь была обнажена. Соски твердые, как фруктовые косточки. Волосы свалялись, распухшие губы растянуты в усмешке; все тело покрыто липким бензедриновым потом.