В Америке отец Драматурга устроится на работу: сначала, как и другие иммигранты, в машинный цех в Восточном Нью-Йорке, затем – в мясную лавку в Хобокене, потом продавал обувь в городке Рэвей и, наконец, сделал самый рискованный шаг в своей жизни: приобрел франшизу на торговлю стиральными машинами и сушилками марки «Кельвинатор» и открыл магазин в том же Рэвее, на Мейн-стрит. Магазин он выкупил в 1925 году, и с тех пор дела шли в гору вплоть до 1931-го, когда все рухнуло. В то время Драматург оканчивал последний курс в Ратгерском университете, в соседнем Нью-Брансуике. Банкротство! Несчастье и нищета! Семье Драматурга пришлось распрощаться со своим викторианским домом с остроконечной крышей, что стоял на тихой тенистой улице, и переехать на верхний этаж здания, где продавались стиральные машины и сушилки, здания в депрессивной части Рэвея, которое никто не желал покупать.
Отец Драматурга начал страдать от высокого артериального давления, колита, сердечных приступов и «нервов». Он прострадает так всю свою долгую и озлобленную жизнь, до самого 1961-го. Мать Драматурга наймется официанткой в кафетерий, а потом получит должность диетсестры в местной средней школе – и все это вплоть до «года чудес», или 1949-го, когда имя ее сына-Драматурга впервые прогремит на Бродвее, когда ее сын получит свою первую Пулицеровскую премию и навсегда увезет родителей из городка под названием Рэвей. Сказка со счастливым концом.
Сон Драматурга о прошлом был обставлен декорациями тех лет. Он открывал глаза и с ужасом видел, что находится на кухне, в тесной квартирке над магазином на Мейн-стрит. Неким образом кухня и магазин сливались в единое целое. В кухне стояли стиральные машины. Время сместилось. Драматург не был мальчиком, едва способным прочувствовать горе и позор семьи. Не был он и выпускником Ратгерского университета, мечтающим стать вторым Юджином О’Нилом. Но и сорокавосьмилетним мужчиной, чья юность осталась далеко позади, боящимся перевалить пятидесятилетний рубеж и за последние десять лет не написавшим ни одной сильной пьесы, он тоже не был.
Во сне, на кухне, Драматург разглядывал строй стиральных машин. Все они работали и ужасно шумели. Во всех бурлила грязная мыльная вода. Стоял характерный запах забитых канализационных труб, ржавого водопровода. У Драматурга начинаются рвотные позывы. Он вроде бы в курсе, что это всего лишь сон, и в то же время обстановка до боли реальная. Он с потрясением понимает, что в жизни его был такой эпизод. На полу, рядом с ревущими машинами, вперемешку валяются бухгалтерские записи отца и материалы Драматурга. Грязная вода выплескивается из машин и заливает бумаги. Драматург должен их спасти. Он приступает к этому простому делу, пытаясь справиться с гадливостью и страхом. Его захлестывает извращенная гордость, ведь он, сын, обязан помогать занемогшему отцу.
Он нагибается, сдерживает рвотные позывы. Старается не дышать. Он видит: вот его рука шарит по полу, пытается ухватить стопку бумаг, светло-коричневый конверт. Не успев поднести спасенные бумаги к свету, Драматург видит, что все они промокли насквозь, чернила размыты, документы испорчены. Неужели «Девушка с льняными волосами» тоже там? «О Господи, помоги!» Это не молитва, ведь Драматург нерелигиозен. Это проклятие.
Драматург резко просыпается. Слышит свое частое хриплое дыхание. Во рту сухо и кисло, он скрипит зубами от отчаяния. Как же хорошо снова оказаться в уютной постели, одному, в городском особняке на 72-й Западной, вдали от городка Рэвей, штат Нью-Джерси, раз и навсегда.
Его жена в Майами, в гостях у пожилых родственников.
Весь этот день сон о прошлом будет преследовать Драматурга, как отрыжка после дрянной пищи.
Я знала эту девушку, Магду. Нет, мною она никогда не была, она была у меня в душе. Как Нелл. Только она была сильнее, чем Нелл. Она непременно родила бы, никто не смог бы отнять у нее ребенка. Она бы родила своего ребенка прямо на голом дощатом полу, в холодной комнате без отопления, и прятала бы лицо в коврике, чтобы никто не слышал ее криков.
Кровотечение остановила бы тряпками.
А потом накормила бы ребенка. Грудь у нее большая, как коровье вымя. Теплая, и из сосков сочится молоко.
Драматург подошел к столу проверить, на месте ли бумаги. Ну конечно, «Девушка с льняными волосами» лежит там, где он ее оставил. Больше трехсот страниц отрывков, набросков, примечаний и вставок. Он поднял все эти бумаги, и на стол выскользнул один из пожелтевших снимков.
У Магды действительно был ребенок, вот только не от него. А в пьесе – от него.