Блондинка

Просьба прозвучала наивно. Голос Блондинки-Актрисы отчаянно дрожал. Даже Драматург, стоик, чего только не повидавший на сцене, не выдержал и поморщился. Ибо никто из членов труппы не осмеливался прервать читку, чтобы обратиться к Перлману или к кому-то еще; правом прерывать спектакль обладал лишь режиссер, да и тот пользовался им со сдержанностью, достойной королевских особ. Но Блондинка-Актриса не знала этих правил. Нью-йоркские собратья разглядывали ее, как разглядывают посетители зоопарка некий редкий и красивый вид примата, предка людей, владеющего речью, но недостаточно разумного, чтобы правильно ею пользоваться. В зале наступило неловкое молчание. Блондинка-Актриса покосилась на Перлмана, губы ее искривились в подобие улыбки, она захлопала ресницами – наверное, пытаясь напустить на себя соблазнительный вид. А затем сказала снова, хрипло и тихо:

– Я знаю, что могу лучше. О, пожалуйста! – Эти слова прозвучали с таким надрывом, словно говорила сама Магда.

Женщины в зале, изучавшие актерское мастерство под руководством Перлмана, безрассудно влюблялись в него и позволяли «любить» себя в ответ, пусть даже любовь эта была недолгой, а встречи нерегулярными. Все они в этот момент ощутили не ревность к Блондинке-Актрисе, но почти сестринскую симпатию и еще страх за нее – ведь она была так уязвима, выставив себя на публичное осмеяние. Мужчины растерянно застыли. Перлман крепко закусил сигару. Остальные актеры уткнулись в свои тексты. Видно было (и любой присутствующий мог в том поклясться!), что Перлман собирался сказать Блондинке-Актрисе что-то испепеляющее, в своей обычной манере, холодной и быстрой, словно язык рептилии. Но Перлман лишь пробурчал:

– Конечно.

11

Перлман! Драматург водил дружбу с этим своеобразным основателем Нью-Йоркской театральной труппы вот уже четверть века и втайне его побаивался. Ибо Перлман, невзирая на модные веяния недели, месяца или сезона, глубоко уважал умерших «классиков». Именно благодаря его стараниям в послевоенном Нью-Йорке прошли – в весьма вольной и политизированной трактовке – такие спектакли, как «Дом Бернарды Альбы» Гарсия Лорки, «Жизнь есть сон» Кальдерона, «Строитель Сольнес» и «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» Ибсена. Он не только ставил, но и переводил Чехова; взял на себя смелость представить на суд публики произведения этого драматурга не как беспросветные трагедии, но как комедии с примесью горечи и лиризма – то есть так, как хотел того сам Чехов. Именно он мог заявить, что «открыл» Драматурга, хотя оба принадлежали к одному поколению и вышли из среды немецко-еврейских иммигрантов.

Когда Драматурга донимали интервьюеры, Перлман любил распространяться о «загадочном и мистическом» театральном единстве, где «частички-таланты» стремятся к слиянию, ощупью ищут и находят друг друга. Сравнивал этот процесс с дарвиновской теорией эволюции через модификацию видов. Говорил, что в результате на свет рождаются уникальные произведения искусства. «Словно я не написал бы своих пьес без него». Однако это была правда, ведь ранние пьесы Драматурга должным образом обкатывали в труппе. Именно Перлман режиссировал премьерную постановку самой претенциозной пьесы Драматурга, после которой тот прославился, и имя его всегда будет связано с ее названием. Перлман выставлял себя «духовным братом» Драматурга, а не соперником, поздравлял Драматурга с каждой наградой, с каждой премией, которую тот получал. Что, впрочем, не мешало ему отпускать (так, чтобы слышал Драматург) двусмысленные ремарки типа: «Гений – это то, что остается после гибели репутации».

Сам Перлман был посредственным актером, но тем не менее показал себя блестящим преподавателем актерского мастерства. «Нью-Йоркская труппа актеров театра» завоевала мировую известность именно благодаря его основательным семинарам и консультациям; причем занимался он не только с начинающими актерами (если те, конечно, были талантливы), но и с уже состоявшимися профессионалами. Его труппа быстро стала прибежищем для таких актеров, успешно работающих на Бродвее и телевидении, но желавших «вернуться к корням» или обрести эти корни. Здание неподалеку от центра города (хотя арендная плата была вовсе не заоблачная) стало приютом, в чем-то похожим на храм. Встреча с Перлманом изменила жизнь многих актеров, вдохнула новую жизнь в их карьеру, пусть даже это не всегда сопровождалось материальной выгодой. Перлман обещал: