Блондинка

Нетерпеливый, словно молодой любовник, хотя он давно уже не был молод, Драматург лихо взбежал на четвертый этаж по металлической, заляпанной масляной краской лестнице. В продуваемый сквозняками репетиционный лофт на углу Одиннадцатой авеню и 51-й улицы. Он был так возбужден! Так взволнован! Он задыхался. Перед тем как войти в просторное помещение, навстречу шуму голосов и туманной дымке лиц, он вынужден был остановиться, чтобы успокоилось сердце. Взять себя в руки.

Не то у него здоровье, чтобы бегать по лестницам, как мальчишка.

8

Я была в ужасе. Была не готова. Ночью почти не спала. То и дело бегала писать. Никаких таблеток не принимала, только аспирин. И еще одну, антигистаминную, ее дала помощница мистера Перлмана, чтобы горло не болело. Думала, что Драматург взглянет на меня разок, отвернется и заговорит с мистером Перлманом, и все, конец, я вылетела из труппы. Потому что не заслуживаю здесь находиться, я прекрасно это понимала. И вообще все знала заранее. Так и видела, как спускаюсь по лестнице. В руках сценарий, и я пытаюсь читать строки, подчеркнутые красным. Те, что сама подчеркнула, а сейчас словно вижу их впервые. И думаю только об одном: если провалюсь, то тут сейчас зима, жуткий мороз. Умереть будет совсем несложно, ведь так?

9

Все знали, что Драматургу это не понравится. Все, кроме него. Он ни за что не согласится, что Блондинка-Актриса, приглашенная в труппу на прослушивание, подходит на роль его Магды.

Ему назвали имя. По телефону. Произнесли неразборчиво. Говорил он с директором труппы Максом Перлманом. Тот в своей обычной манере тараторил взахлеб. Сообщил Драматургу, что тот знает всех в труппе, «за исключением, пожалуй, одной актрисы, претендующей на роль Магды. У нас она новенькая. В Нью-Йорке совсем недавно. Познакомился с ней всего несколько недель назад, она пришла ко мне в кабинет. Снялась в нескольких фильмах, ей до смерти надоела вся эта голливудская чушь, она мечтает стать настоящей актрисой и хочет у нас учиться». Перлман сделал театральную паузу. В театре паузы важны не меньше, чем пунктуация в книге. «Честно говоря, она недурна».

Драматург был слишком занят своими мыслями, после сна о прошлом осталось чувство унижения и полной беспомощности. К тому же он страдал от тяжести в желудке, а потому не стал просить Перлмана повторить имя этой женщины или рассказать о ней подробнее. Ведь это будет всего лишь предварительное прослушивание в Нью-Йоркской театральной труппе, компании, с которой Драматург работал вот уже двадцать лет. Не репетиция, не публичные чтения. Приглашены лишь члены труппы. Аплодировать запрещено. Так к чему просить своего старого друга Перлмана (Драматург не испытывал к нему особой личной теплоты, но абсолютно доверял ему во всех театральных вопросах) повторять имя этой малоизвестной актрисы? Особенно если она не из Нью-Йорка? Драматург признавал только Нью-Йорк.

Слишком занят своими мыслями! Мысли роились и жужжали, как комары, зудели непрерывно, и в часы бодрствования, и даже иногда во время сна. Во многих своих снах он продолжал работать. Работа. Работа! С работой не сравнится ни одна женщина на свете. Нескольким женщинам удалось заполучить его тело, но душу – никогда. Жена долго ревновала, а потом перестала ревновать. Он почти не заметил ее эмоционального отдаления. И лишь иногда отмечал про себя, что она стала чаще ездить в гости к родственникам.

В снах о работе Драматург пальцами перебирал слова, еще не напечатанные на портативной машинке «Оливетти». Иногда ему слышались диалоги поразительной красоты и совершенства, но диалоги эти были беззвучными. Работа была его жизнью, ибо только работой оправдывалось его существование; каждый час вносил, но чаще не вносил свой вклад в завершение этой работы.

Нечистая совесть Америки пятидесятых. Меркантильной Америки, страны потребления. Трагической Америки. Ибо основательные контратаки трагедии бьют куда глубже, чем быстрые, поверхностные выпады комедии.

10