Блондинка

В продуваемом сквозняками лофте началась читка. Шестеро актеров сидели на складных стульях на возвышении, в полукруге света от голых лампочек. Рядом был туалет, в нем постоянно капала вода. В воздухе висели клубы сизого дыма, многие актеры курили, и кое-кто из собравшихся в зале – а было там человек сорок – тоже.

Четверо из шестерых актеров нервничали. Остальные двое были люди средних лет, ветераны труппы, не раз игравшие в пьесах Драматурга. Драматург был по-раввински сдержан, но у него была репутация сурового критика. Он терпеть не мог, когда актеры не способны были выйти за собственные рамки. Всем известно, что он не раз говорил: Не спешите меня понять.

Драматург сидел в первом ряду, буквально в нескольких ярдах от актеров. Не успев опуститься в кресло, он начал разглядывать Блондинку-Актрису. Во время долгой первой сцены, где у Блондинки-Актрисы в роли Магды не было ни единой реплики, он смотрел на нее и наконец узнал. Лицо его потемнело от прихлынувшей крови. Мэрилин Монро? Здесь, в Нью-Йорке, в репетиционном зале? Под попечительством этого хитрюги и ловкача Перлмана? Теперь понятно, почему в зале до начала читки царило сдержанное оживление; атмосфера ожидания, которую Драматург не решился принять на свой счет. Вообще-то, Драматург теперь вспомнил, что недавно видел заметку в колонке Уолтера Уинчелла о «таинственном исчезновении» Блондинки-Актрисы из Голливуда, хотя по контракту она должна была начать работу над новым фильмом. Под фотографией Монро стояла подпись: «ПЕРЕЕХАЛА В НЬЮ-ЙОРК?» Сам снимок был похож на рекламный: очертания лица, глаза с пышными ресницами и непристойная прорезь рта, словно пародия на эротичную мольбу.

– Она? Моя Магда?

Однако Блондинка-Актриса, сжимавшая в дрожащих руках пьесу Драматурга, не очень-то походила на Мэрилин Монро. После первой вспышки интереса внимание к ней иссякло. Ведь здесь собрались актеры и другие профессионалы, связанные с театром. Они не впервые видели знаменитость. И талантливых людей повидали, и даже гениев. Их суд будет беспристрастным и объективным.

Блондинка-Актриса сидела в центре полукруга – словно Перлман нарочно посадил ее так, чтобы она чувствовала себя защищенной. Заметно было, что она, в отличие от более опытных театральных актеров, держится скованно. Держится неестественно, сидит неподвижно, плечи приподняты. Голова, чуть крупноватая для такого изящного тела, наклонена вперед. Блондинка-Актриса нервничала, то и дело облизывала губы. Глаза на мокром месте. Лицо девичье, почти детское, очень бледное, тени под глазами кажутся еще темнее из-за лампочек над головой. На ней был ажурной вязки свитер, выбеленный ярким освещением, и темные шерстяные слаксы, заправленные в короткие, до щиколотки, сапожки. Белокурые волосы заплетены на затылке в косичку. Ни драгоценностей, ни косметики. Вы бы ее не узнали. Она была никто.

Драматург почувствовал вспышку гнева. Как же Перлман осмелился взять Блондинку-Актрису в его пьесу, толком не посоветовавшись? В его пьесу! Это же часть его души, сердца. А Блондинка-Актриса – к добру это или к худу – заберет на себя все внимание публики.

Но когда в начале второй сцены Блондинка-Актриса наконец заговорила голосом Магды, голос этот звучал неуверенно, и ясно было, что он слишком слаб для такого пространства. Это же не звуковой павильон в Голливуде, сплошь утыканный микрофонами, звукоусилителями и устройствами для панорамных наездов. Ее волнение – или то был ужас? – загипнотизировало присутствующих, словно она сидела перед всеми раздетая догола. Никуда не годится, подумал Драматург. Это не моя Магда. Он был очень зол на Перлмана, а тот стоял рядом, прислонившись к стене, жевал нераскуренную сигару и следил за происходящим на сцене с восхищенно-сосредоточенным видом. Да он втрескался в нее. Вот скотина.

Однако Блондинка-Актриса была так обаятельна в роли Магды! Слабый голос дрожал, словно пламя свечи, жесты ее были неуверенны, и ты сопереживал ей всем сердцем. Сочувствовал Магде, девятнадцатилетней дочери венгерского иммигранта, в 1925 году пришедшей служить в дом к евреям из Нью-Джерси. Сочувствовал Блондинке-Актрисе, творению Голливуда и посмешищу нации, – за храбрость, с которой она посмела претендовать на место среди профессиональных нью-йоркских актеров, посмела выйти в это безжалостное пространство, где негде спрятаться.

– О, прошу прощения, мистер Перлман? Н-нельзя ли н-начать сначала? Пожалуйста.