Блондинка

– Этот спектакль может стать твоим шедевром, друг мой. Если мы вместе над ним поработаем. – Снова пауза. Неловкое молчание. – Если… Мэрилин будет играть Магду. – Это имя, «Мэрилин», он произнес нежно и вкрадчиво. – Ты же сам видел, как она робеет. По ее словам, боится игры «вживую». Боится забыть свои реплики. Оказаться «беззащитной» на сцене. Для нее актерская игра – вопрос жизни и смерти. Она не имеет права на провал. Для нее провал равносилен смерти. И знаешь, я уважаю такой подход. Я и сам такой же, разве что с психикой у меня полный порядок.

Говорю ей: «Мы учимся на своих ошибках». А она отвечает: «Но все вокруг только и ждут, чтобы я сделала ошибку. Только и ждут от меня провала, чтобы надо мной посмеяться».

Она страшно нервничала перед прогоном, то и дело вскакивала, извинялась и бежала в туалет. И я сказал ей: Мэрилин, дорогая, давайте мы принесем горшок и поставим вам под стул. Это привело ее в чувство, она хоть немного расслабилась. Мы провели две репетиции. Две! Для нас раз плюнуть, а для нее, пожалуй, многовато. «Нужно играть лучше, – твердила она. – Голос должен звучать увереннее». Что правда, то правда, голосок у нее слабоват. Для театрика на сто пятьдесят мест – еще куда ни шло, но в зале побольше задние ряды ее не услышат. Но голос мы разработаем. И ее разработаем.

«Это уже мое дело, – говорю. – Если вижу талант, я как Геракл. Вижу редкий талант – и я как Иегова». А она не унимается: «Но ведь в зал придет драматург, будет меня слушать». «В том-то и смысл, – говорю. – Таковы современные постановки: драматург работает вместе с вами».

Только у нас эта женщина осознает всю глубину своего таланта. В твоей пьесе, в этой роли. Роль как для нее написана. Она – «женщина из народа», как и Магда. Видишь ли, она не просто кинозвезда. Она прирожденная театральная актриса. Не похожа ни на кого, с кем я работал. За исключением, пожалуй, Марлона Брандо. Они родственные души. Наша Магда, как тебе это нравится, а? Вот это совпадение. Ну, что скажешь?

Драматург давно перестал его слушать. Он был на третьем этаже, у себя в кабинете, смотрел в окно на хмурое зимнее небо. Был будний день. День сомнений. Да, но ведь он уже принял решение, правильно? Он не способен так унизить жену, причинить ей такую боль. У него семья. Он не способен пойти на измену. Даже ради собственного счастья. Даже ради ее счастья. Пять лет назад Драматург был одним из тех, кто отказался сотрудничать с Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности в охоте на коммунистов, сочувствующих и различного рода диссидентов. Он не был способен донести на знакомых, хоть втайне и не одобрял их взглядов. Эти бездумные, безрассудные люди восхваляли Сталина, хвастливо предвещали скорое начало кровавого апокалипсиса. Он не мог донести на знакомых, хоть те, окажись они на его месте, вполне могли (об этом даже думать не хотелось!) предать его. Ибо Драматург был бескомпромиссен и упрям – словно аскет, монах или мученик.

Перлман в отношениях с КРАД тоже твердо стоял на своем. Перлман вел себя достойно. Тут ему следовало отдать должное.

Скажи, ты ее трахнул, Макс? Или только собираешься? Такой, значит, подтекст у твоих слов?

– Если поставим этот спектакль, Мэрилин произведет натуральный фурор. Я готов работать с ней хоть несколько месяцев кряду, в частном порядке. Даже на общем занятии видно, что у нее огромный потенциал. А внешняя оболочка, эта раковина, в которую она прячется, – да у кого ее нет! – ее нужно разрушить. Под ней кипящая лава. Все в городе будут говорить, какой это риск для нашего театра, для репутации Перлмана, а Перлман им еще покажет! Мэрилин им еще покажет! Это будет сценический дебют века!

– Ход конем, – с иронией вставил Драматург.

– Не исключено, конечно, – громко переживал Перлман, – что она вернется в Голливуд. Студия решила с ней судиться. Она не хочет ничего обсуждать, но я уже позвонил ее агенту. Парень был со мной честен, говорил дружелюбно. Обрисовал ситуацию. Мэрилин нарушила условия работы, задолжала студии то ли четыре, то ли пять фильмов, контракт приостановили, денег ей не платят, сбережений у нее нет. Ну, я и спрашиваю: «Она же может поработать у меня?» Он смеется и отвечает: «Может, если готова за это заплатить. Или если вы готовы за нее заплатить». Я спрашиваю, о какой сумме идет речь. Сто тысяч? Двести? А он: «Скорее, круглый миллион. Это же Голливуд, а не Великий белый путь[70]». Сказал, как отрезал, поганец, да еще и ржет. А ведь совсем сопляк, моложе меня. В общем, я бросил трубку.

Драматург снова промолчал. И передернулся от отвращения.