Блондинка

Наконец Блондинка-Актриса заметила его. Катила ему навстречу, лучась счастьем. Давно его так не встречали, еще с тех незапамятных времен, когда он был молодым отцом и дети бросались к нему с тем же восторженным изумлением, словно не видели в жизни своей ничего прекраснее и сами не верили своему счастью. Сердце его в тот миг переполнялось радостью, он чувствовал себя избранным. Блондинка-Актриса врезалась бы в него, если б он не подхватил ее вовремя. И обнял. Они нетвердо стояли на блестящем льду, словно опьянели от любви. Хватали друг друга за руки, восторженно смеялись. Молодой актер, игравший Исаака, незаметно ретировался. Он хоть и обиделся немного, но тоже улыбался, ибо понимал, что попал в число избранных свидетелей этой незабываемой сцены. Теперь он сможет описать ее другим и будет до бесконечности рассказывать и пересказывать это историческое событие – говорить о том, как холодным мартовским днем Драматург и Блондинка-Актриса откровенно демонстрировали всем свою любовь на катке в Центральном парке.

– О! Я люблю тебя!

– Дорогая, это я тебя люблю!

Блондинка-Актриса безрассудно привстала на цыпочки и поцеловала Драматурга. По-настоящему. Крепко. В губы.

Той ночью в съемной квартире на 11-й Восточной улице, уже после любви, Блондинка-Актриса – обнаженная, дрожащая от избытка чувств, вся в слезах – взяла руки Драматурга в свои, поднесла к губам и стала покрывать их поцелуями.

– Твои прекрасные руки, – шептала она. – Твои чудесные, прекрасные руки!

Он был тронут. До глубины души.

Поженились они в июне, вскоре после того, как он развелся с женой, а Блондинка-Актриса отметила свое тридцатилетие.

Тайна. Непристойность

Где лежит точка пересечения личной патологии и ненасытного аппетита потребительской культуры капитализма? Разве в силах мы разгадать эту непристойную тайну?

Так однажды напишет убитый горем Драматург. Но не в ближайшие десять лет.

Шери. 1956

Обожаю Шери! Шери такая храбрая.

Шери никогда не пьет, чтобы заглушить страх. Никогда не глотает таблеток. Если что-то начинает, твердо знает, чем все закончится. И где закончится.

Шери боится одного – вернуться туда, откуда пришла. Я закрываю глаза и вижу песчаный берег, мелкий ручеек с грязной водой, одинокое и тонкое веретенообразное дерево с обнаженными, перекрученными, похожими на вены корнями. Семья жила в стареньком трейлере на свалке, среди сорняков и ржавых консервных банок. Шери возилась с младшими братишками и сестренками. Шери была их «маленькой мамой». Пела им песенки, играла в разные игры. В пятнадцать ей пришлось бросить школу, чтобы помогать по дому. Возможно, у нее был дружок, парнишка постарше, лет за двадцать. Он разбил ей сердце, но не гордость. Не сломил ее дух.

Шери шьет игрушки для младших братишек и сестренок, штопает одежду. Ее костюмчики могут разбить сердце кому угодно – заплатка на заплатке, как у французской уличной певицы. Даже черные чулки сплошь в штопке! Шери не платиновая блондинка, волосы у нее пепельно-серые, помойного оттенка. Когда-то у нее был здоровый цвет лица – много времени проводила на воздухе. Теперь же лицо у нее болезненно-бледное. Как луна. Может, у нее малокровие? Ковбой по имени Бо бросает на нее лишь один взгляд и сразу понимает – она его Ангел. Его Ангел! А может, у нее всегда было малокровие и у младших братишек и сестренок тоже? Нехватка витаминов. Один из братьев – умственно отсталый. Одна из сестер родилась с волчьей пастью, а денег на операцию не было.

В детстве Шери часто слушала радио. Подпевала. В основном – песни в стиле кантри-энд-вестерн. Иногда плакала, от собственного пения разрывалось сердце. Я видела, как она берет на руки младенца и уносит его в трейлер, чтобы сменить промокший подгузник. Мать много смотрела телевизор, пока он не сломался. Грузная женщина за сорок, пьянчужка с обвисшей кожей на морщинистом лице, словно вылепленном из теста. Отца у Шери не было. Никто не знал, куда он делся. Шери отправилась в Мемфис автостопом. Там находилась ее любимая радиостанция, и она надеялась встретиться с кем-нибудь из диск-жокеев. Проделала ради этого путешествие в двести миль.

Решив не тратить деньги на автобус, подсела в кабину к водителю-дальнобойщику. А ты хорошенькая девушка, сказал он. Самая хорошенькая из всех, кто побывал в этой кабине. Шери притворилась глухой, немой и умственно отсталой. Крепко вцепилась в Библию.

Дальнобойщик поглядывал на нее так странно, что она испугалась и начала петь псалмы. Это его быстро отрезвило.

Почему же в возрасте тридцати лет Шери оказалась в аризонском баре и поет пьяным ковбоям «Древнюю черную магию», и безбожно фальшивит при этом? Как знать!

За ней все время ходит один ковбой, он без ума от Шери. Она его Ангел. Ковбой голосистый, неловкий, как молодой бычок. Она боится его, но потом полюбит и выйдет за него замуж.

Родит от него детей, будет петь им песни, играть с ними в игры. Шить для них игрушки и одежду.

Я так скучаю по тебе, Папочка! Ты так далеко от меня.