Блуждающие души

Джексон оглядел комнату. Во всей этой ситуации, похоронах товарища и его поминках, было нечто такое, что делало жестокость операции еще более вопиющей. Другие скорбящие перемещались по гостиной Миллера, в которой он еще неделю назад выпивал перед телевизором, что не ускользало от внимания ни одного из них. Сложенный флаг, почетный караул и оружейный салют. Разве они не верят в то, что мертвых нужно хоронить должным образом? Джексон осознал, что, будучи чужаком на их земле, он провел кощунственную операцию. Он потешался над ними и их убеждениями, которые не так уж сильно отличались от его собственных.

Он продолжал стоять неподвижно: на подставке в углу комнаты разместили портрет Миллера, слышались рыдания его вдовы, вокруг бродил их ребенок, и неожиданно Джексон снова вспомнил о кассете. Мучительные вопли погибших вдали от дома, в одиночку бесцельно слоняющихся по земле. Вспомнил о пьянстве Миллера, о его ночных кошмарах и задумался, можно ли быть одновременно живым и призраком, можно ли быть одновременно пробудившейся и потерянной душой.

– Мы действительно перепробовали все возможные способы, – добавил лейтенант Смит. Развернув инвалидное кресло, он отправился в бар за новой порцией.

25

Февраль 1985 – Лондон

Была уже почти полночь, а Тхань сидел рядом с ней, сцепив пальцы на затылке, и готовился к вступительным экзаменам. Ань принесла одеяло из комнаты и укутала плечи брата. Заголовок в газете, которую она взяла на вокзале, гласил: ШАХТЕРЫ ПРЕКРАЩАЮТ БАСТОВАТЬ.

За окном в свете уличного фонаря летели снежинки. Ань заглянула в учебник брата: треугольники, круги, цифры. Тхань бросил на нее взгляд «не мешай», и она снова уселась на свой стул, отхлебывая горячий чай из кружки. Брат не был в ряду лучших учеников, но и не относился к худшим, получал «хорошо», «удовлетворительно» и иногда даже «отлично», чаще всего по математике и физике.

– Может, мне удастся найти работу в сфере астрономии, – сказал он неделю назад. Собственные амбиции смутили его, как будто он только что поделился вычурной и нелепой фантазией, далеко за пределами его возможностей. – Там хорошо платят, – сказал Тхань, пожав плечами, – но слишком большая конкуренция.

Она гордилась его силой воли, тем, что он не сдался, как его брат.

Ань слышала, как он водит ручкой по бумаге и постукивает ногой, и ей хотелось помочь ему претворить мечты в жизнь. Но она понимала, что для этого ей не хватает знаний, и ее тайная, необузданная надежда на то, что братья станут всемирно известными учеными или бизнесменами, начинала угасать. Ей хотелось не столько денег или престижа, сколько чтобы их успех оправдал ее жертвы, придал ценность всей той работе, что ей пришлось проделать, чтобы кормить их на протяжении многих лет, чтобы ее больная спина и исколотые пальцы оказались всего лишь небольшими препятствиями на пути к большой цели. Если они трое не добьются здесь успеха, то гибель их семьи не имела никакого смысла.

* * *

Минь гулял с друзьями, и Ань не ложилась спать – во-первых, дожидалась его возвращения, во-вторых, попросту не могла уснуть. За последние несколько лет она превратилась в полуночницу, и покой темноты приносил ей утешение. Братья давно обогнали ее в росте, и она донашивала свитер Миня с дырками под мышками и на локтях. Она начинала чувствовать себя все более бесполезной, даже обузой, больше непригодной как умственно, так и физически. Она разглядывала снежинки за окном, и они напомнили ей о катании на санках в Соупли. Опасения Миня и звонкие всплески радости Тханя, добрые подбадривания Эвансов и Софи. С тех пор они больше не садились в санки. Снег шел каждый год, но их восторг по этому поводу уменьшался, а холод скорее обременял, чем радовал.

Ань не знала ни друзей Миня, ни чем они зарабатывают на жизнь, а он отказывался с ней этим делиться. Но она отлично знала запах, окутывавший его, когда он возвращался поздно вечером, – не настолько глупая. Днем брат работал на полставки в супермаркете «Теско» на соседней улице и получал достаточно, чтобы не просить у Ань. Он спал на диване в гостиной: их кровать стала слишком тесной для трех повзрослевших тел, а потребность в уединении выросла. Ань ему не мать, и она мало что могла сделать; она не могла пилить его так, как это делала бы родительница. Ей не хватало авторитета, и она не пыталась заменить мать, боясь почувствовать себя ее жалкой копией. В основном Ань молчала, если не считать отдельных замечаний или вопросов. Она пыталась убедить саму себя, что жизни ее братьев ей не подвластны, что это уже не ее ноша, что они взрослые и следует их отпустить.

Тхань уже зевал, когда Ань отвлек от размышлений щелчок замка и скрип двери. На пороге стоял Минь, с покрасневшими пустыми глазами. Может быть, все из-за ее пространных мыслей, или пронизывающего холода, или усердия Тханя, которое он вкладывал в учебу, или ее голода, но этой ночью она решила, что не станет молчать.

– Где ты был?

Минь не ответил, молча открыл холодильник, пробежавшись взглядом по полкам.

– Молока нет, – констатировал он.