Блуждание во снах

Очнулась я ночью, в своей кровати. В темноте блеснули два круглых стекла. Рядом со мной, как ни странно, находилась сонная Хильда Ричардовна. Она сидела на стуле возле кровати и смотрела на меня сквозь пенсне. Я едва разлепила спекшиеся губы:

– Позовите Филиппа Филипповича.

– Это не есть возможно, – громким шепотом прошипела немка с сильным акцентом. – Вы есть поправляться и уезжать отсюда, как можно скоро.

– Куда? – глупо спросила я.

– Домой.

– А как же свадьба?

– Свадьбы не будет. Генерал расторг вашу помолффку. Вы есть убираться отсюда домой, – с этими словами она встала со стула. Через мгновение ее ровная, словно пенал, серая спина скрылась в проеме комнаты.

Но я «не есть поправляться и уезжать» ни на следующий день, ни через неделю. Господа, я подхватила горячку и провела в постели около месяца. За все это время мой пылкий жених ни разу не навестил меня. Я лежала одна, словно прокаженная. Лишь горничная Павлина ухаживала за мной во время болезни. Детей ко мне более не пускали. Уже сквозь пелену горячечного бреда я слышала безутешный плач Кирюши и его крики: «Пустите, она будет нашей мамой. Пустите меня к ней!» Но малыша я более не увидела. Как выяснилось позднее, детей на время, до определения в учебные заведения, забрала к себе в Москву сестра генерала.

В короткие промежутки между бредом и прояснением сознания я плакала и призывала к себе генерала. Но он не пришел. Мне было мучительно больно и хотелось лишь одного: как можно скорее умереть. Зачем весь этот позор? Как я переживу все это? За что?

Спасали меня лишь периоды глубокого сна. Горячечный бред строился так хитроумно, что в потоке сновидений я с трудом отделяла явь от прави. Странные призраки навещали меня в эти дни и ночи. Прямо из створок платяного шкафа ко мне выходили незнакомые дамы и господа. Они прогуливались парами мимо моей кровати, а мне казалось, будто узкая комнатка превратилась в широкую аллею, а я сама сижу в роскошном белом ландо, запряженном парой великолепных лошадей. Лошади фыркали и били копытами. Иногда они трогались с места, а я неслась по невидимой мне дороге, и только вихри пыли клубились по сторонам от ландо. Иногда ко мне подсаживался кто-нибудь из господ, выходящих из шкафа, и принимался вести долгие и нудные беседы. Особенно запомнилась одна седенькая, носатая старушка с выпуклыми, словно у карпа глазами, облаченная в пыльный малиновый салоп. Она укоризненно качала головой и назойливо повторяла:

– Катенька, ты же прилежная ученица, парфетка. Но, как ты могла!? Ты опозорила своего папеньку.

– Это не правда, – возражала я и морщилась от боли. Горячие пальцы мучительно сжимали виски.

– Папенька твой генерал, а ты убила унтер – офицера. Ай-яй-яй. Там нашли молоточек с вензелем. Стало быть, ты и убила. Какой позор на всю семью…

– Она и сапожника Василия убила и двух подмастерьев, – цокал из-за плеча бабуси какой-то важный господин в цилиндре и черном фраке.

– Что вы такое говорите? Я никого не убивала! – хрипела я.

– Тихо, тихо. Барышня, господь с вами, – на мой горячий лоб опускалась вонючая тряпка, пропитанная уксусной водой, от которой меня мутило. Фантомы таяли, а на их месте оказывалась горничная Павлина.

Но самые интересные видения случались ночью. Порой мне казалось, что жар спал, и голова более не болит. Сознание становилось ясным, как никогда прежде. Павлины рядом не было. В комнате висела тугая, словно кисель, затхлая мгла, пропахшая потом, болезнью и горькими лекарствами. Затворенные наглухо окна не пропускали и малейшего ветерка – пламя свечи застыло неподвижной каплей. За окном царила темная октябрьская ночь, от которой обычное тепло печи и запах семейного ужина наполняются тем особым смыслом покоя и умиротворения, присущим человеку смиренному, жаждущему прожить свою короткую жизнь правильно, не выходя из рамок отпущенной «меры» счастья и несчастья. Вы не замечали, господа, что осень всегда приносит в душу именно умиротворение и покой мятежному духу, что был так неистов в короткие летние ночи и пряные от томной жары, беспечные дни. Лето всегда пахнет ранней свежестью свежескошенных трав, а после их прелым жаром и сухостью. Вы замечали, как многое в природе похоже на нашу собственную жизнь? Рождение и медленное угасание: от пухлой почки до сухого листа. А далее и праха… Но я отвлеклась… Горькие перипетии судьбы делают из человека философа. Но наше общество, где бразды правления давно отданы мужчинам, не приемлет женщин, умеющих думать, а тем паче, склонных к философии. Потому я прекращаю. Одно могу сказать, после той болезни на смену институтке родилась иная женщина. Я стала другой. Хотя, тогда я не совсем осознавала этого факта.