Боги и гиганты

Хуманн машет рукой:

— Я вам охотно подарю, господин тайный советник, все, что хотите. Назовите только экземпляры, которые вас интересуют. Я всегда найду замену, поскольку мои рабочие уже достаточно хорошо знают, что мне надо. И когда вы приедете сюда в следующий раз, можете выбрать все, что вам понравится. Ведь я могу надеяться увидеть вас снова в Пергаме? Можно, наверное, рассчитывать, что вы включите в свою программу раскопки крепости?

Но Курциус не отвечает. Он не хочет выносить сейчас окончательного решения. Ведь, несмотря на то влияние и уважение, которыми Курциус пользуется, он сам не может решать все вопросы, особенно в отношении дел, которые потребуют многих лет напряженного труда и десятитысячных или даже стотысячных расходов.

Курциус обходит вопрос Хуманна и переводит разговор на другую тему: необходимо произвести съемку Пергама, то есть составить план расположения древностей, который он обещает опубликовать вместе со статьями о топографии Малой Азии в «Известиях» Берлинской академии наук.

— Это вы сумеете сделать, господин Хуманн, не хуже профессора или даже во много раз лучше. И еще одно: собирайте как можно больше. Наши музеи — благодарные покупатели, и хотя мы ценим ваше великодушие и обещание подарить отдельные экземпляры находок, вы все же подумайте и о своих расходах, о плате рабочим и немалой стоимости транспорта. Я имею в виду транспортные расходы до Смирны. А оттуда вещи отправит дальше доктор Люрсен, как я уже с ним договорился.

— Хорошо, господни тайный советник, — отвечает Хуманн, и в нем поднимается гордость за то, что великий Курциус считает его способным начертить план и просит собирать древности для берлинских музеев. Но мы еще не окончили осмотр. Есть люди, которые предпочитают начать обед с лучшею куска, но есть и такие, которые этот царский кусок приберегают на закуску. У нас дома в Вестфалии предпочитают последнее. Вам придется еще раз вернуться на гону, чтобы увидеть мой «царский кусок». Могу я попросить вас об этом, господа?

Хуманн приглашающе протягивает руку в направлении византийской крепостной стены, которая запирала на засов самую высокую, напоминающую наконечник стрелы, вершину горы, когда крепость штурмовали с востока.

Курциус недовольно сжимает свои тонкие губы, Гельцер явно раздосадован, и лаже Адлеру не особенно улыбается еще раз лезть вверх по острой гальке под жарким послеобеденным солнцем летнего дня. Ноги уже и так гонят, как в огне, и все мышцы дрожат от напряжения. Надо прямо сказать: этот Хуманн далеко не так неопытен, как они думали, но ого энтузиазм, его воодушевление выглядят все-таки довольно дилетантски. И где гарантия в том, что это его лакомство в конце концов не окажется какой-нибудь посредственной вещичкой. Между прочим, они ведь довольно долго были наверху, и у него было достаточно времени продемонстрировать свою «сенсацию». Однако грех и беду делят пополам, да и, кроме того, они просто не имеют возможности сказать ему, что им хватит уже и крепости и лазания по горам (особенно после того, как он взял на себя такую тяжелую работу, как топографическая съемка), потому что он уже ушел далеко вперед и прыгает вверх, как козел, с камня на камень. Ну да, в тридцать лет ему можно и попрыгать, не то что им, в их почтенном возрасте. С кажущимся равнодушием и спокойствием профессора поднимаются за Хуманном (а жарко здесь, как в парной бане!). Не раз они останавливаются, чтобы отереть пот со лба и шеи и унять сердцебиение.

Весело улыбаясь, Хуманн встречает их около стены, и такое счастье светится в его глазах, так по-мальчишески радостно расплывается в улыбке его лицо, что даже господин Гельцер проглатывает заранее приготовленное желчное замечание.

Стена толщиной от четырех до шести метров (постепенно они уже привыкают к новой метрической системе) действительно очень мощная и, наверное, почти неуязвима даже для прусско-германской крепостной артиллерии. Высота ее — три метра, но весьма вероятно, что она уходит глубоко под землю, засыпанная обломками и осевшая под тяжестью времени.

Возбужденный, как в тот вечерний час, когда он нашел эту стену, Хуманн показывает на боковой срез, где виднеются две плиты, вставленные, вероятно, вместо прокладки и залитые известковым раствором (все или почти все остатки древнего строительства говорят о тщательной шлифовке камня; необработанные блоки среди них встречаются сравнительно редко). Высота плит — примерно два с четвертью метра, толщина — пятьдесят сантиметров. Ширину, к сожалению, измерить невозможно, так как плиты лишь на несколько сантиметров выступают из стены. Они стоят как бы лицом друг к другу. Расстояние между ними так мало, что только Эрнст Курциус может просунуть свои тонкие руки в узкую щель и нащупать на одной плите выпуклость юношеской груди, а на другой — что-то похожее на палку или, скорее, на булаву.