Боги и гиганты

С большим сочувствием и волнением читал потрясенный Конце эти документы, написанные кровью беспокойного сердца, которое предложило музею все, что могли предоставить руки и разум. Никто не услышал этот глас вопиющего в пустыне, и все, что посылал вдохновенный пророк из Пергама, называли «хламом», который годился лишь для того, чтобы валяться в самых темных и сырых подвалах. Возможно, что этот человек, как его там зовут, ах да, Хуманн, переоценил свое открытие, но, между нами говоря, Самофракию я тоже оценивал выше, чем она того заслуживала. Может быть, и эта гора не хранила таких ценностей, какие предполагал найти счастливый или несчастный археолог. Вероятнее всего, результаты раскопок вряд ли компенсируют затрату средств и рабочей силы. И несмотря ни на что, надо по крайней мере попробовать. Поэтому Александр Конце, тайный советник, директор музея, профессор и доктор, пишет теперь такое важное для судьбы Пергама первое неофициальное (что он особо подчеркивает) письмо инженеру Карлу Хуманну в Смирну, письмо от единомышленника единомышленнику, от одного исследователя и первооткрывателя другому.

Он осторожно намекает, что раньше, наверное, никто не понимал идей Хуманна, но сейчас в Берлине подул иной ветер. Он, Конце, уверен, что будущее оценит открытия и находки Хуманна, и было бы очень желательно, если бы указанные в письмах плиты — та с морским кентавром и верхняя половина фриза с умирающим юношей — по возможности быстрее попали в Берлин, чтобы можно было хотя бы подготовить предварительный обмен мнениями. Хуманн был тысячу раз прав, считая раскопки Пергама первоочередным делом во славу национальной культуры. И он, Конце, готов предпринять все возможное, чтобы, наконец, перейти от слов и замалчивания к делу, которое позволит выяснить все.

Бесконечно счастливый Хуманн сидит у себя в Смирне и при спокойном желтоватом свете керосиновой лампы все снова и снова перечитывает письмо Конце. Наконец-то лед тронулся. Теперь его уже почти похороненное желание перешло из области мечтаний в область действительности. Торопливо бежит его перо по гладкой бумаге. «Ничего большего я не желал бы, — пишет он, — как почувствовать внимание к моим просьбам. Некто сказал «да» и не сделал ничего. Вы тоже говорите «да», но обещаете что-то сделать. Сделайте, и я уверяю Вас, Вы не будете жалеть. Пришлите археолога, пусть он будет молод, мне все равно, пусть еще стипендиат; как сказал однажды Курциус, не столько филолог, сколько «микролог». Все равно. Только пусть он хоть немного разбирается в истории древности, получил ученую степень и немного известен среди филологов старшего поколения. Ему не надо быть практиком. Практические вопросы я беру на себя, хотя я только простой инженер. Он должен дать лишь свое имя, а всю подлинную работу я проведу сам. Между прочим, остальные плиты и различные мелкие вещи уже отгружены. Я перевез их из Пергама в Смирну, и с разрешения начальника Адмиралтейства командир канонерки «Газель», граф Гакке, взял их на борт. Таким образом, древности уже следуют по направлению к Берлину. Но это только начало. Господин профессор! Главное — стена. Пожалуйста, прочитайте еще раз все то, что я писал о трехсотметровой византийской стене! В ней определенно замурованы плиты, которые содержат фризы с многочисленными рельефами. Как важно все это спасти! Семь лет я веду борьбу, но никто не хочет мне помочь. Все археологи, приезжавшие сюда, говорили «да», а вернувшись в Берлин, забывали о Ху-манне и Пергаме. Помогите же мне, спасите меня, пожалуйста, от этой хронической пергамской болезни!»

В это же время было отправлено первое официальное письмо Хуманну, которое разрешало ему покупку тех самых тридцати эфесских мраморных вещичек (кстати, Хуманн к этому времени добился снижения цены до 45 фунтов). Министерство иностранных дел дало распоряжение консульству в Смирне выдать Хуманну эту сумму и, кроме того, еще 600 марок, чтобы он имел свободные деньги для дальнейших закупок. Потом приходит письмо, в котором Конце просит выслать в Берлин морского коня и три фрагмента, извлеченных из стены при Гиршфельде, — значит, он говорил с ним! «Я очень рад, что наладил связь с Вами», — заканчивает свое письмо Конце.